— Раисочка Гордеевна, миленькая, можно, я из вашего кабинета позвоню? Буквально минуточку…

— Пожалуйста, — та пожала плечами.

Клавдия Гавриловна отозвалась почти сразу, как будто сидела и ждала звонка.

Инна Васильевна начала благодарить ее, собеседница в этот раз была куда приветливее. Выслушала всю тираду, спросила, нет ли вестей от Ирочки. Искренне порадовалась, что девочка уже приехала. Даже поздравила. Распрощались дамы, очень довольные друг другом.

Теперь Инна Васильевна была чуть спокойнее. До конца работы еще далеко — есть время придумать, как общаться с такой переменившейся дочкой.

Я еле успел продрать глаза, как позвонила тетя Клава. Правда, до трех ночи я все же успел поработать: сделал неплохой очерк для «Саймона» и здоровенный кусок рекламного сценария для «Чарли». Но ведь и проснулся я в час дня!

Хорошо, когда никто на мозги не капает. Нет, я свою Янку очень люблю. Но иногда она бывает такой… Особенно, когда надо уборку делать или что-то еще по дому!

Я прихлебывал кефир и одновременно слушал теткин командирский голос. Вот что значит офицерская жена! Когда дядя Володя вышел в отставку, он стал очень тихим, очень спокойным пенсионером. А тетя Клава приобрела голос, поскольку теперь говорила за двоих.

О том, что вышла моя статья в «Зебре», я узнал еще вчера от главного. А вот откуда тетя узнала о приезде дочечки этой ненаглядной? Ах, ну да, мамочка сообщила…

Последовала команда — немедленно собираться и ехать к Ире, брать интервью. Я попробовал было возразить, но тетя Клава осведомилась:

— А как ты собираешься продолжение писать? Из пальца высосешь?

Страшно неохота, но ведь она права… И я, закруглив разговор, пошел бриться и приводить себя в приличный вид.

Через полчаса вышел из дому, купил на лотке последний экземпляр «Зебры» со своей статьей и поехал к Гончаровым. От прошлой встречи с мамашкой, от стряпни ее тошнотворной меня два дня мутило. И теперь, приближаясь к дому, я подумал, какой кулинарный шедевр вышибет из меня дух на этот раз.

Позвонил в дверь. Раздался неизменный в наши дни вопрос:

— Кто там?

О, голос приятный, чуть хрипловатый. Профессиональный.

— Я к Инне Васильевне.

— Она на работе. А вы кто?

— Знакомый. Привез ей сувенирчик.

А самого прямо воротит от этого разговора. Но тетка права: продолжение действительно писать надо…

Щелкнул замок, и меня наконец соизволили впустить в квартиру.

А Ирочка-то и впрямь красавица! А фигура! Вот только росточком высоковата. На мой, правда, вкус. Я маленьких женщин больше люблю.

— Какой еще сувенирчик?

А в голосе-то никакой любезности.

— Да вот тут я с ней беседовал. Статью написал, авторский экземпляр привез. Могу автограф оставить…

Слова «авторский экземпляр» почему-то на профанов действуют неубиенно.

— Оставьте… Пошли в кухню. Кофе хотите?

— Нет, спасибо. Говорят, он для сердца вреден…

Я изо всех сил старался завязать светскую беседу. Но девушка смерила меня холодным взглядом:

— А ты что, собираешься сто лет прожить?

— Не знаю, но можно и попробовать… — я старался быть вежливым, не замечать хамства. — Вы Ира?

— Была…

А читает-то! Глаза скользят по строчкам, в лице появляется что-то такое… Вот, отложила газету, села поудобнее. А я еще стою. Предложила бы сесть гостю, телка!

— Ирочка, вы уже прочитали первую часть. А я сейчас работаю над второй. Не могли бы вы дать мне интервью? Иначе, боюсь, наши читатели будут очень недовольны моей работой!

Ирочка еще раз посмотрела на меня, и я заподозрил, что на интервью рассчитывать не приходится. Жаль! Но надо попробовать…

И я опять начал говорить о небывалом читательском интересе, который несомненно возникнет после чтения такого неординарного материала. Но она молчала, только слушала.

В воздухе стало сизо от дыма — детка-то курит, и какие крепкие… Мне Янка дома запретила курить — я и бросил через год. А эта дымит, и еще как!

Слушала она меня, слушала. А потом как скажет! Да еще по-итальянски! На что уж я не полиглот, но это знаю точно — зверское ругательство, крутое. Такое себе только мужики позволить могут!

Я замолчал. А она — еще раз, только теперь это был испанский, по-моему. Тоже что-то сочное. И, похоже, столь же малопечатное.

Тут она встала, подошла ко мне поближе и почти в лицо залепила еще одной зверской тирадой. Это я понял! Ни хрена себе девица слова знает!

А она газетку эту несчастную из рук вырвала, на стол бросила… Берет меня за шиворот, как котенка, честное слово. Ну, здоровая же, лошадь! И выводит в коридорчик этот хрущевский, крошечный, залепляет пощечину — аж звон пошел — и выдает еще одну фразу. Уже на чистейшем русском!

Я понял, что делать мне здесь больше нечего. А как отсюда выбраться? Особенно если тебя за ворот держат и в глаза выдают такие матюги, что ты, взрослый мужик хорошо за тридцать, краснеешь, как девочка невинная!

А что я ей сказать могу? Что пойду в милицию, заявлю, что она меня избила? Или мамочке ее пожалуюсь?

Не выпуская воротника, распахнула дверь и вышвырнула меня на лестницу. Вдогонку прозвучало уже простое и доступное:

— Пошел на…, говнюк!

Я посыпался вниз по лестнице, успев при этом подумать, что, в сущности, легко отделался… Вот стерва!.. Поправил одежду и направился к троллейбусу, уныло размышляя, что теперь на серии статей можно ставить жирный крест. Эта сучка сама ни слова не скажет, кроме отборного мата, и мамульку свою ненаглядную в бараний рог скрутит — та тоже молчать будет. Да и что она может сказать нового?

И пошел я, в смысле поехал, именно так, как она мне сказала… Такое тоже в нашей журналистской практике бывает!

С каким удовольствием я ему по морде дала! Тоже мне, журналист он! И писанина его скотская! Ты что думаешь, плесень поганая, даже если бы все это правдой было, я бы тебе хоть слово сказала? Кретин! Стану я позориться! Маманька уже постаралась — так опозорила, дальше некуда!

«Читательский интерес»! Скотина! Какой интерес, кроме твоего, — в чужом белье грязном поковыряться и за дерьмо это денежек побольше огрести!

Ну почему? Почему настоящий мужик нынче вывелся? Нормальный мужик теперь стал редкостью ископаемой! Вот только такие и остались — мелкие, гнусные, до грязных сплетен жадные. Хуже баб, честное слово.

И я вспомнила эту Асю — ни слова лишнего, ни оха, ни аха. Все по делу, решительно, быстро…

А этот… Червяк плюгавый… Точно — сматываться надо. Даже если бандюги не сыщут, так от этой мрази покоя не будет.

Чего там Ася говорила — сумку собрать… Надо бы съестного с собой захватить. Ну-ка, что тут у маманьки в холодильнике? Ничего себе, ленинградскую блокаду пересидеть можно!

Теперь шмотки… Плохо, денег ни черта не осталось, неловко чужим людям на шею садиться. У мамульки утянуть? Рука не поднимается. Жратва — это одно дело, а деньги — извини… Интересно — она их по-прежнему под наволочками прячет?

Ни фига себе! Да-а, мамулька-то, оказывается, леди упакованная! А я ей еще курточки да сумочки высылала, думала, толкнет мамулька, перебьется недельку лишнюю до пенсии… Ладушки. Не обеднеет от сотни-другой.

В четверг 27 июня около 22 часов на дорожном посту ГАИ остановилась колонна из трех «КамАЗов» с полуприцепами под тентом. К дежурившему снаружи младшему сержанту Макогону подошел водитель головного тягача, хмурый небритый человек лет пятидесяти, и произнес говором, характерным для жителя западных областей:

— Слышь, сержант, там у дороги машина горит. Легковая. В низине, двадцать шесть километров отсюда по спидометру.

— А вы посмотрели, может, людям помощь нужна?

— Видел бы ты, как горит, не задавал бы дурных вопросов. Им теперь только поп с гробовщиком помогут…

Спустился старший поста, сержант Завирюха, начал выспрашивать. Западники все рвались скорей уехать, еле дождались, пока составят протокол, да запишут их фамилии, номера машин и маршрут следования, да еще — откуда машины, с адресом и телефоном, что за груз… Помидоры груз, пока вы тут нас мурыжите, они потекут, а нам до самой Рязани еще пилить и пилить, плюс две таможни!