После суда Фельфе был доставлен в тюрьму в Штраубинге в Нижней Баварии. Тюремная камера 2Х4 м, переплетная мастерская, куда выводили днем на работу, иногда лазарет и 30 минут прогулки по кругу в тюремном дворе. Полная внешняя изоляция, за исключением ограниченной переписки с родными — разрешалось получить в две недели одно небольшое письмо. Иногда казалось, что водоворот этой однообразной монотонной жизни затянул настолько, что не выбраться, не выплыть. Но тюремный психологический пресс не согнул арестанта. Между существованием и жизнью он выбрал жизнь. И здесь, в тюрьме, она наполнялась своим особым содержанием — не потерять человеческое достоинство, не идти на компромиссы с совестью. Даже наоборот, используя свои юридические знания, Фельфе боролся, воевал с тюремной дирекцией, если считал, что она противозаконно ущемляет его права и интересы, допускает произвол. Так прошли шесть долгих тюремных лет.
В начале 1969 года произошло странное событие, нарушившее размеренный ритм заключенного. Фельфе сообщили, что к нему с визитом прибыл некий господин, желающий переговорить с ним по одному важному вопросу. Охрана доставила Фельфе в комнату для свиданий. Навстречу ему поднялся хорошо одетый элегантный мужчина лет пятидесяти. Не называя своего имени, он сказал, что уполномочен «сильной и влиятельной группой» предложить Фельфе написать мемуары о его сотрудничестве с советской разведкой. Гонорар — полмиллиона марок. Они будут положены на его имя в любом банке мира и, как только рукопись будет готова, их можно будет сразу получить. Единственное условие договора — после освобождения из тюрьмы Фельфе не должен оставаться ни в ФРГ, ни в восточноевропейских странах, а поселиться на жительство где-нибудь в нейтральной стране. Незнакомец долго говорил о том, что Фельфе нечего делать на Востоке, если он не хочет столкнуться там с большими трудностями и оказаться ненужным человеком. Слова загадочного незнакомца вызвали невольную улыбку у Фельфе. — Почему вы считаете, — спросил он, — что я окажусь ненужным на Востоке. Ведь, по мнению суда, я обладаю высоким интеллектуальным уровнем. Неужели это не ценится на Востоке? Потом, чего ждете вы от моих мемуаров? Чтобы я от всего отрекся и позволил своим заказчикам дать броский заголовок в газеты: «Советский супершпион порывает с Москвой!» Я никогда не соглашусь, чтобы мое имя было использовано для такого рода сенсации».
Незнакомец, который, наконец, представился господином Байером, убеждал Фельфе не спешить с выводами, все хорошо взвесить и вернуться еще раз к этому разговору.
Шло время, Байер больше не появлялся, но эта необычная беседа не выходила из головы Фельфе, который хорошо понимал, что она не была случайной. Он строил пирамиду своих рассуждений и пытался понять, предвестником каких именно событий был этот разговор. Возможно тех, которые смогут в корне изменить его судьбу. Тюремный календарь был раскрыт на 16 февраля 1969 года. «Это было уже после окончания моего рабочего дня в переплетной мастерской, — вспоминает Фельфе. — Охранник вел меня подземным переходом в здание тюрьмы. Неожиданно ко мне подошел управляющий тюремной типографии. «Пойдемте со мной обратно в мастерскую», — сказал он. Мы подошли к его кабинету. Управляющий сказал, чтобы я его подождал, и один вошел в помещение. Оно хорошо просматривалось — стены и дверь были стеклянные. Взяв со стола толстый бухгалтерский журнал, управляющий начал куда-то звонить. Краем уха я услышал, что он узнает о количестве моих рабочих дней. Я весь напрягся, пытаясь не пропустить ни одного слова. Господи, неужели речь идет обо мне. Еще в декабре из намеков моего адвоката я понял, что принимаются меры по моему освобождению и что, видимо, очень скоро оно последует. Но мысль, что это может быть так реально после семилетнего заключения, взволновала меня до крайности. Вместе с управляющим мы прошли в административное здание, где старший охранник проводил меня в кабинет директора тюрьмы.
— Господин директор, заключенный Фельфе доставлен, — заученно отрапортовал он. Из-за стола поднялся директор тюрьмы, господин Штэрк, несколько полный и необычайно спокойный для своей должности мужчина.
— Садитесь, господин Фельфе, — приветливо улыбаясь, обратился он ко мне. — Примите сердечные поздравления, я уполномочен заявить вам, что завтра в это же время вы будете свободным человеком, — он выдержал небольшую паузу и многозначительно добавил, — если ваши друзья сдержат слово.
Ночь прошла в бесконечном ожидании утра. Сон не шел. На следующий день после обеда меня вывели на тюремный двор. Из новенького светлого «мерседеса» навстречу мне вышли двое молодых мужчин, которые представились сотрудниками охранной группы Федерального уголовного ведомства. Один из них сказал: «Мы едем на границу с советской зоной в Херлесхаузен, где будет произведен ваш обмен. До этого момента вы продолжаете являться заключенным. Любая попытка к бегству будет иметь плохие последствия».
Мы поехали, я даже не обернулся, боясь снова увидеть здание ненавистной тюрьмы. Я с любопытством рассматривал прохожих, дома, автомобили, деревья, как-будто ничего подобного в жизни не видел. Мои легкие глубоко вдыхали пьянящий воздух свободы. Охрана была обходительна и вежлива. Мы были в дороге уже несколько часов, стало смеркаться. Около 19 часов машина остановилась у небольшого здания пограничной охраны на КПП в Херлесхаузене. Меня ввели внутрь маленького здания в хорошо освещенную комнату. Буквально через минуту в нее вошел молодой человек с папкой в руках. «Я сотрудник министерства юстиции, — представился он, — и уполномочен зачитать указ президента ФРГ о вашем помиловании и одновременно заявить, что вы продолжаете юридически являться гражданином ФРГ. Вы можете навсегда выехать из страны или остаться в ФРГ, вы можете выехать и вернуться, в зависимости от вашего желания». После того как чиновник зачитал указ президента, в комнату вошли известный адвокат из ГДР Вольфганг Фогель и его западноберлинский коллега. С ними я вышел на шоссе, сел в их машину и мы пересекли границу. Душа моя ликовала и пела — теперь я был недосягаем для тюремщиков.
Проехав около двухсот метров, машина остановилась на парковочной площадке. Мы вышли и ко мне подошла группа людей. Один из них выделился вперед. Представившись сотрудником МИД ГДР, он вручил мне цветы: «От имени правительства ГДР я приветствую вас на территории республики и сердечно поздравляю с освобождением». Не успели прозвучать эти слова, как я оказался в крепких объятиях «Альфреда». Радости моей не было границ. Мы обнимались, целовались, опять обнимались, опять целовались, в глазах стояли слезы. Это были слезы радости от встречи с боевым товарищем. «За твое освобождение», — сказал улыбаясь «Альфред». И мы, совсем по-русски выпили одним залпом кем-то разлитую по стаканам водку. Подбежал майор, пограничник ГДР, и, обращаясь к сотруднику МИД, быстро отрапортовал: «Акция окончена. Могу я дать команду открыть движение по автобану?» Я посмотрел на шоссе — по нему вытянулась вереница автобусов, машин, грузовиков. Из окон высовывались люди, крутили в разные стороны головами, совершенно не понимая, почему так долго закрыт для движения переезд на границе.
Мы сели с «Альфредом» в «Волгу», и целая кавалькада машин тронулась в направлении Берлина.
О чем только мы ни говорили по пути. От «Альфреда» я узнал, что меня обменяли на 21 агента западных спецслужб, 18 из которых были арестованы и осуждены в ГДР, а 3 — в Советском Союзе, что все эти лица пересекли границу на автобусе незадолго до меня. «Альфред» рассказал, что два агента ЦРУ и один связник НТС[24] были освобождены из заключения и доставлены самолетом в Берлин накануне обмена.
«Альфред» подробно рассказал, как начиная с 1962 года компетентные органы Советского Союза и ГДР настойчиво предпринимали многократные попытки добиться моего освобождения путем обмена. В 1964 году, по существу, против такого обмена не возражали представители правительства, МВД ФРГ, но каждый раз, когда спрашивали мнение руководства БНД, Гелен под предлогом, что Фельфе знает очень много секретов, самым категорическим образом говорил нет.
