…Но вот кофе готов, и невысокая седая женщина с удивительно молодыми и задорными глазами испытующе глядит на меня. Товарищ Грета Кейльсон-Фукс. Ее собственная жизнь — сюжет для книги:
«…сейчас, когда его уже нет со мной, я часто вспоминаю все прожитые вместе 28 лет, и прошлое предстает какими-то отдельными наплывами, эпизодами, как в кино, потому что каждый прожитый с ним день был для меня счастьем, и поэтому память причудливо выбирает из длинной череды дней какие-то отдельные эпизоды, внешне незначительные, а для меня — наполненные глубоким внутренним смыслом и значением.
…Я помню себя в погожий июльский день 1959 года, моложе ровно на тридцать лет, на бетонной полосе Шёнефельда с букетом красных гвоздик в руках и его растерянное, несколько ошеломленное и какое-то сердитое лицо на самолетном трапе, и каких-то бойких молодых людей с фотоаппаратами (потом оказалось, что это были западные журналисты, специально прилетевшие одним рейсом и донимавшие его все два часа лета из Лондона в Берлин). Увидев меня, он тут же назвал меня «Марго», сразу восстановив ту незримую душевную нить, которая протянулась между нами в те далекие сентябрьские дни 1933 года в Париже, и почему-то рассмеялся, глядя на букет с гвоздиками. Уже гораздо позже он мне рассказал, что накануне его освобождения, а в тюрьме это всегда событие, сидевшие с ним заключенные серьезно начали уверять его, что в Берлине его обязательно встретит женщина с букетом красных роз, и именно поэтому он невольно рассмеялся, увидев меня в аэропорту с гвоздиками. Спасаясь от назойливых корреспондентов, мы прошли через зал для почетных гостей к машине, которая уже ждала нас, и тут Клаус, взволнованный и растерянный, в спешке и суматохе встречи, сел на этот злополучный букет гвоздик, что обнаружилось, когда мы уже подъезжали к специальной правительственной гостинице в берлинском пригороде. Он вначале очень расстроился, а потом рассмеялся, сказав только: «Это ведь были не розы, чего их жалеть».
…Потом была радостная, трогательная встреча Клауса со своим отцом Эмилем Фуксом в Бад-Пирмонте, которому накануне исполнилось 85 лет. Они пробыли вместе три дня и, казалось, не могли наговориться. Между ними существовало какое-то удивительное душевное родство, и отец всегда, хотя и не признавался в этом, выделял его среди своих детей. Через восемь лет Эмиля Фукса не стало, и Клаус, естественно, тяжело пережил смерть отца, но с какой-то радостной светлой грустью о человеке, который прожил долгую, полную испытаний жизнь и многое в ней сделал хорошего…
…Потом была очень важная для Клауса встреча с Вальтером Ульбрихтом. Они проговорили наедине около двух часов, после чего Клаус вернулся домой каким-то необычайно окрыленным, радостно взволнованным, если хотите, очищенным. И нужно сказать, что руководство СЕПГ без колебаний доверило ему самую ответственную работу в Институте ядерных исследований в Россендорфе и Академии наук ГДР…
…По поручению ЦК я занялась, на правах старой знакомой, устройством Клауса в ГДР, причем Вальтер Ульбрихт лично интересовался этим вопросом, и поэтому все возникавшие проблемы решались мгновенно. Как получилось, что я стала Гретой Фукс? Пусть это останется нашей маленькой тайной. Мы соединили наши судьбы в том зрелом возрасте, когда взаимное чувство бывает и глубже, и сильнее, чем молодое увлечение. Удивительно, но наша скромная, в узком семейном кругу свадьба состоялась ровно через 27 лет после нашей первой встречи в Париже. И вот здесь я, наверное, впервые в жизни, перестала быть послушным членом партии. Я пришла к своему руководству и сказала: «Я тридцать три года в партии и знаю, что такое партийный долг. Но сейчас мой партийный долг — помочь моему мужу, создать для него семью и уют, чего он был лишен все эти годы». И они отступили. С тех пор и до самой смерти Клауса я жила для него и считала это величайшим счастьем для себя…»
Из неопубликованного интервью с Клаусом Фуксом:
«…возглавив Институт ядерных исследований в Россендорфе, я с самого начала поставил перед собой задачу создать в ГДР самостоятельную теоретическую школу ядерной физики. В институте к тому времени уже были хорошие ученые, некоторые из которых получили образование в Советском Союзе. Из этого числа я хотел бы выделить двоих моих первых докторантов: Хайнца Мюллера, внесшего большой вклад в разработку мультиспектральной камеры, и Гюнтера Флаха, нынешнего директора института в Россендорфе…»
Вспоминает директор Института ядерных исследований Академии наук Гюнтер Флах:
«…я хорошо помню первое появление Клауса Фукса в нашем институте. Все мы с любопытством ожидали появления человека, о котором так много слышали, — информационной границы между двумя немецкими государствами, как вы знаете, никогда не существовало. Он впервые появился в Россендорфе, если мне не изменяет память, осенью 1959 года, и сразу поразил нас своей простотой и демократизмом. Вел он себя совершенно естественно, не напускал на себя мученический ореол, не пытался давить своим авторитетом, а сразу, по-деловому принялся за дело, вникая во все детали и не стесняясь спрашивать и выяснять новые, непонятные для него моменты. Кстати, именно этот процесс вживания, врастания Клауса Фукса, нет, не в новую должность, а в большую науку, вызывал у нас особую тревогу. Британская тюрьма не сломала его, это было видно, но любая тюрьма — это, прежде всего, изоляция от внешнего мира, а в случае с ним — изоляция от большой физики, которая за эти девять лет развивалась семимильными шагами. И нужно сказать, что Клаус Фукс поразительно быстро вошел в курс новых явлений в физической науке. Ему понадобилось полтора, самое большее — два года не просто для того, чтобы осмыслить физическую и мировоззренческую суть новых явлений в науке, но и полностью овладеть всем этим новым для него арсеналом, и более того — возглавить атомные исследования в ГДР. Я сам получил образование в Москве, стажировался в Дубне и считаю себя учеником советской школы ядерной физики (у меня даже жена русская, и тоже физик), но для меня Клаус Фукс стал Учителем с большой буквы, и как ученый, и как человек.
Какие черты характера ученого и человека запомнились больше всего? Ясность мысли, потрясающая работоспособность и активность. Феноменальная память. Необычайно широкий кругозор, стремление, по мере сил и возможностей, держать всю физику в поле зрения. Принципиальность — он всегда имел свою точку зрения и не поддавался конъюнктурным соображениям. Абсолютная твердость в научных убеждениях. Прекрасный организатор вообще и прекрасный организатор науки в частности. Остро и сильно развитое умение почувствовать перспективность того или иного направления в науке. Поразительное чутье угадывать способности людей и поощрять их. Большая душевная широта, умение внимательно выслушать чужую, не совпадающую с его собственной, точку зрения. От отвергал всякое административное воздействие, начальственный запрет и больше всего боялся подавить инициативу и творческую активность.
Чуткость, внимательность, простота и доброжелательность. Ровно относился ко всем, независимо от их положения. Любил спорщиков, ценил собственные мысли у собеседника, никогда не «давил» своим авторитетом, спорил «на равных» и терпеть не мог подхалимов. Если был не прав, всегда признавался, менял неправильное решение. В спорах иногда «заводился», но никогда не помнил обид, не держал зла и был отходчив. Лень, неумение, суетливость, равнодушие часто выводили его из себя, но он никогда не переступал грань между руководителем и подчиненным, не опускался до ругани, мелкого интриганства и подсиживания…»
Вспоминает Грета Кейльсон-Фукс:
«…потом началась жизнь, каждый день которой, как я уже говорила, был для меня счастьем, хотя как опишешь, как передашь то ощущение душевного единения, родства и взаимного понимания, когда я сижу с вязанием в руках за этим столиком, смотрю телевизор и краем глаза вижу его за письменным столом, углубленного в какие-то свои формулы, и стоит мне поднять глаза и посмотреть на него некоторое время, как он тут же поворачивается ко мне с вопросительной полуулыбкой на лице. — Нет, нет, мне ничего не нужно, я просто подумала… — Выясняется, что он подумал или вспомнил то же самое. Мы научились так тонко улавливать мельчайшие изменения в характере и настроении друг друга, что у нас образовалось нечто вроде взаимной телепатии: мы одновременно начинали думать об одном и том же. Если это не счастье, то что же это тогда?
