Я схватил гранату и побежал вперед. Мы прыгнули в траншею. Я наступал на мягкие тела, которые странно поддавались, в темных пещерах, покрытые обрывками ткани; винтовки, спутанные в куче, преграждали тесную дорогу. Крик встречал нас, за земляными стенами звучал глухой взрыв ручных гранат. Вдруг Шмитц оказался надо мной, перебросил пулемет через котлован как мостик и перепрыгнул по нему. После этого я передал ему пулемет и вскарабкался вверх по стене траншеи. Тут передо мной была брешь в заграждении. Мы спотыкались о трупы. Одному я наступил на голову. За заграждением лежала вторая позиция, несколько выше первой и забетонированная.
Темно и массивно стояли на пути очертания теней группы домов. Из них сверкал огонь. Я бросился к двери, подвесил гранату за ручку и выдернул чеку. Грохот заставил каменную стенку задрожать. В темное отверстие один сапер выстрелил сигнальную ракету. Почти в то же самое мгновение дом вспыхнул. Из коридора вываливается с криком, поднимая вверх кровоточащие руки, молодой парень и падает плашмя во весь рост. Огонь лижет его и дует нам навстречу раскаленным паром. Еще один шатается из дома, за ним следуют дым и искры. Тут какая-то группа спешит со стороны дороги. Мы атакуем — один латыш поднят вверх, схвачен, брошен, он катится назад, падает в огонь, вскрикивает, языки пламени смыкаются над ним. Второй скользит на коленях, все же, когда они приближаются, он вскакивает, хватает голову руками и сам бросается в огонь.
Старший лейтенант проносится мимо меня. Я еще вижу, что тысячи тонких красноватых капелек забрызгали его лицо. Дома мерцают, освещая все ярко как днем, глухой треск разрывает один дом на части. Из огня доносится дикий треск, балки перелетают через дорогу. Старший лейтенант крутит плеткой над своей головой и зовет свою роту. Я бегу назад, чтобы найти свой пулемет. Из укрытий выползают эти парни, один размахивает светящимся котелком. Я вламываюсь в блиндаж и отталкиваю одного сапера в сторону. Куча прекрасных английских резиновых палаток привлекает мой взгляд. Я беру одну, с довольным видом раскладываю ее под скудным светом огня, она новая, и может служить также накидкой. Какой-то сапер медленно снимает ботинки с трупа. — Собраться на дороге! — кричит кто-то, я бегу дальше. Всюду грабят. Один набивает себе в рюкзак бутылки водки. Другой всеми покрытыми коркой из засохшей крови пальцами лезет в горшок желтого мармелада, жадно облизывает себе лапу, замазав лицо.
Постепенно мы добираемся до дороги. На ней царит дикая неразбериха. Дороги заполнены колоннами. Солдаты штурмуют полевые кухни. Артиллерия медленно подъезжает. Мы толпимся кучами. Повсюду командиры рот выкрикивают свои опознавательные призывы. Старший лейтенант стоит на еще тлеющей куче мусора на краю дороги и выстраивает своих. Мой расчет полностью на месте. Проходит перекличка. Командиры отделений докладывают. Старший лейтенант вполголоса считает потери. Он намотал носовой платок вокруг левой руки. У него больше нет трубки во рту. Не хватает четверти его роты. В расчете Шмитца отсутствуют два человека. Между тем за нашим фронтом батальон Бертольда в походных колоннах марширует вперед в черную ночь, говорит старший лейтенант, результаты пулеметного взвода замечательны, он за весь поход еще ни разу не испытывал такого, что в таких тяжелых условиях станковые пулеметы не только не отстали от пехоты, но даже ворвались на вражеские позиции раньше пехотинцев. Шмитц что-то бормочет о том, что ему вместо всех этих благодарностей приятнее было бы получить пачку табака.
Потом мы повернули и медленно двигались мимо колонн, оставляя за собой горящие дома. Лес принимал нас. Он достигал самой дороги, первые стволы протягивали свои корни в кювет. И плотный кустарник обрамлял опушку леса. Ночь была черной. На дороге рядом маршировали две колонны, в середине с трудом пробивались медленно вперед повозки с пулеметами. Старший лейтенант ругался с одним начальником колонны. Я маршировал возле большой лошади, которая пускала ноздрями пар в мою сторону. Пулемет у меня был на салазках, его нес расчет. Я не знаю, почему я при отводе с позиции выбрал, чтобы унести с собой именно патроны SMK (остроконечные патроны с твердым сердечником). Ракетница также висела на моей портупее. Ящики были тяжелыми, у меня не было пояса для переноски. Потому я положил один ящик на дышло тяжело ступающей рядом со мной лошади. Я почти задремал на ходу. Причиняющие боль ноги едва хотели подниматься. У меня был отвратительный вкус во рту, одежда приклеилась к телу, ящики тяжело оттягивали вниз руки. Мы все как вслепую тяжело ступали вперед. Почти все разговоры умолкли. Только колеса скрипели, и глухой шум многих шагов убаюкивал. Мы втискивались в абсолютную темноту. Мы натолкнулись прямо на черные ворота, которые вдруг открывают глотку и грохочут по нам из брызжущих огнем труб. Кляча рядом со мной громко хрипит, ящик падает, дышло хрустит и ломается, я бросаюсь в сторону, падаю, качусь в кювет — что там такое, что происходит — нападение? Лошади, сопя, несутся назад через бушующий крик. На улице валяются тела, раскаленная, вздрагивающая змея извивается вперед — через темноту тянется ряд мерцающих тире — ах, думаю я, осветительные патроны, две, три, четыре такие светящиеся змеи, высоко наверху они щебечут над нами, слышен нервный грохот. — Я ра-а-анен, — долгий и протяжный стон раздается возле меня, я наталкиваюсь на мягкую массу; там мой пулемет, ящик с патронами у меня еще в руке. Один спешит на помощь, мы устанавливаем пулемет высоко, выдвигаем его на край кювета. Там стоит темный зверь, черное чудовище, плотно перед нами выплевывает он с треском огненно-красное — и мы в мертвой зоне, молниеносно я радуюсь тому, что у нас есть патроны SMK, лента вставлена, ствол быстро вращается, я нажимаю, он трещит — там цель, внутри в темной массе — и она уже утихла, скотина; теперь я вижу, что это Шмитц помог мне, он отталкивает меня. Я сразу понимаю его, он прикроет меня из пулемета. Чудовище сразу снова начинает стрелять. Я ползу немного направо, наталкиваюсь на парня, который, понимая, почти опережает меня. Шмитц стреляет, мы вскакиваем, один, два, три шага вперед — огонь! прочь это, огонь, номер два, это бесится, катится, пританцовывает, наталкивается на твердое железо — я выхватываю ракетницу, ракету из кармана брюк, защелкиваю ствол, руку вперед, огонь! — оно шипит — прочь, назад, металлический треск, на меня кувырком летит парень, падает в кювет — оно брызжет ослепительно белым. Мгновенно раскрывается вулкан, белоснежное облако удушливого дыма извергается на землю, раскаленная добела стена встает перед нами, волна горячего воздуха сушит нам дыхание, бронемашина горит. Безумный, клокочущий крик, две шатающихся фигуры, горящие, бьют себя махающими руками, летят кувырком в канаву. Ясно как днем. И совершенно тихо. Только одна раскаленная стена стоит как призрак.
На краю кювета лежу я и зарываюсь головой в мокрую землю. Мне как будто рассекли все сухожилия. Лучше бы это был сон. Но Шмитц стоит, согнувшись надо мною, и спрашивает, найдется ли у меня сигара для обоих англичан, которые спаслись из горящего броневика. Они стоят, оборванные, и окровавленные, и обожженные, и тихо смотрят мертвыми глазами с красной кромкой. Дорога оживает. Мы возвращаемся, англичане между нами. Потерю моей резиновой накидки я замечаю только прямо перед атакованной позицией.
И я не хотел обманом лишаться моей единственной материальной прибыли этого дня. Накидка была моим трофеем. Эта штука должна была еще лежать возле броневика. Рота должна была оставаться лежать на кладбище в боевой готовности. Между могильным крестами я ставлю свой пулемет, люди, полностью истощенные, сразу торопятся туда, между разорванными могилами. Я трясу ворчащего Шмитца за руку и сообщаю ему. Потом я по темной дороге тяжело топочу к пылающей точке.
Резиновая накидка заняла все пространство моего мышления. В ней воплотилась в сконцентрированной форме мечта о благополучии и комфорте. Ее бархатно-нежная внутренняя обшивка, которая временно гладила мой голый затылок, взволнованно осчастливила меня. Я с радостью думал, что она была эластичной, что укутывание ею должно было быть подобным объятиям ухоженной женщины. Сознание того, что она происходила из Англии, тут же вызывало в моей памяти видение нежной как персик кожи одной английской актрисы, которую я однажды видел в Германии еще будучи ребенком. Наверное, накидка принадлежала офицеру. Блиндаж, в котором она лежала, был действительно вместительным. Вероятно, английские офицеры проживали в нем. Англичане предоставили много своих командиров для латышей. Как этот «томми» из броневика смотрел на меня таким мертвым и пустым взглядом! Черт, это должно было быть неловким чувством, сидеть в глухих стальных каморках броневика, когда история разгорелась добела. Тут чудовище снова лежало передо мной, его раскаленные стены еще слабо мерцали. Что за идея — захотеть в одиночку задержать ночное продвижение немцев?!
