Но в ту субботу, когда она нашла ножик, она так и застыла на месте, держа его в руке, ее даже в жар кинуло. Он не выпал из белья, он лежал завернутый в носок в самом углу на дне шкафа, и она, конечно, не наткнулась бы на него, если б ей не вздумалось вдруг, присев на корточки, пошарить еще в глубине, не осталось ли там чего, и она вытащила этот свернутый носок, да так и осталась сидеть на корточках, держа его в руке, этот маленький носок в голубую полоску, от которого так привычно и обыденно пахло грязью и потом, но выглядел он так странно с этой оттянутой пяткой и был такой непонятно тяжелый.
Она медленно поднялась, прислушалась к дыханию мужа, осторожно повернула голову, увидела, что он спит, и тогда вытащила из носка сложенный перочинный ножик, и непроизвольным движением зажала его в кулаке, потому что муж вдруг заворочался во сне, устраиваясь поудобнее. Она подождала и, услышав, что посапывание возобновилось, медленно раскрыла ладонь. Она не очень-то разбиралась в перочинных ножах, но этот, судя по виду, был из дорогих, не пластмасса, а вроде настоящий перламутр, и вон сколько лезвий.
Окно спальни было приоткрыто, со двора доносились крики детей, среди них она различила голос Джимми, и подумала, как же так, как он может играть себе спокойно с детьми, будто ничего не случилось, и попыталась вспомнить, какой он был эти последние дни, ведь по нему должно же быть заметно, ну, что он что-то скрывает, чувствует себя виноватым, но не могла вспомнить никаких признаков тревоги или беспокойства. И сегодня за завтраком он был такой же, как всегда. Он сказал, что хотел бы после обеда сходить в кино, сегодня идет очень интересный фильм, и она ответила, пусть спросит разрешения у отца, а потом он спросил, можно ему съесть булочку, которую она, не доев, положила обратно на блюдо, и она кивнула, пожалуйста, на здоровье, и порадовалась его аппетиту. Нет, по нему ничего не было заметно, ни следа какого-нибудь беспокойства, хотя он и припрятал этот нож, да еще как тщательно припрятал.
Может, он собирался положить его обратно, откуда взял, подумала она, без всякой, впрочем, надежды, и тут ее снова кольнул страх, потому что она вдруг вспомнила, что это за носок, вспомнила, как недавно стояла с одним таким же в руке и спрашивала, куда же задевался второй, а он беззаботно улыбнулся и сказал, что, наверно, оставил его в бассейне. Она сказала, чтобы он поискал, когда в следующий раз пойдет в бассейн, да так больше и не вспомнила про него. Значит, все это произошло еще раньше.
Она стояла, наморщив лоб, позабыв про все свои субботние дела, и старалась припомнить, когда же именно это могло быть, когда она спрашивала про этот злосчастный носок. Было ли эго до истории с деньгами или после, ведь он тогда пообещал ей больше не красть. Она пришла к выводу, что, должно быть, это было еще до того и, возможно, про этот ножик успели уже забыть, может, он и сам уже про него забыл. И вроде бы уже не так страшно было ощущать его в руке, страх чуточку отпустил, и она снова осторожно покосилась на мужа. У него был такой мирный, домашний вид, и он так мирно посапывал. Пусть себе отсыпается, хорошо, он хоть в субботу и воскресенье может отдохнуть душой и телом в домашней обстановке, ведь он так изматывается на этом своем заводе. Она, правда, не могла толком понять, что у него там за сложности с работой, из-за чего все эти неурядицы: то он возмущался, что его там вечно затирают и подсовывают работу, которую никто больше не соглашается делать, то, наоборот, хвастался, что ему все завидуют, потому что с работой он справляется получше всех этих, которые со специальным образованием. Но что он действительно изматывается за день от бесконечных обид и бесполезного возмущения, в этом она не сомневалась. Она видела, какой усталый приходит он с работы, и она, как могла, оберегала дома его покой, и неужели этот мирный отдых в кругу семьи, не успев начаться, будет испорчен для всех троих еще одним мучительным допросом?
Ей хотелось верить, что ножик попал Джимми в руки еще до истории с деньгами, до того, как он обещал ей больше не красть, и нечего было ей стоять тут и перебирать в уме день за днем, но почему-то ей казалось, что она сама совершает воровство, когда, тихонько опустив ножик в карман старых вельветовых брюк, в которых обычно ходила дома, и взяв в охапку грязное белье, она осторожно прикрыла за собой дверь спальни, а потом поспешно собралась и выскочила из дому. Муж проснется не раньше чем через полчаса, и она скажет ему, что бегала в молочную, а там оказалась очередь, ей и правда надо будет забежать на обратном пути в молочную и купить еще молока.
Но всё будто сговорилось против нее. Вечная история. Автобус ушел перед самым ее носом, а следующий опоздал, и она чуть не умерла от нетерпения, а когда она наконец оказалась в парке — ближе она ничего не могла придумать, — первое, что ее поразило — какой же сегодня прекрасный солнечный день и сколько же здесь народу уже с утра, все скамейки над озером заняты.
Люди расположились здесь с газетами и книжками, с сигаретами, детскими колясками и собаками на поводках, будто собирались просидеть тут до понедельника, и не могла же она на глазах у всех взять и выкинуть вдруг в воду дорогой перочинный ножик.
Она прошлась немного вдоль берега, сначала в одну сторону, потом в другую, чувствуя у бедра холодящую тяжесть и ни с того ни с сего вдруг улыбаясь сидящим на скамейках людям какой-то идиотской, заискивающей улыбкой, и замечала краешком глаза, как они, повернув голову, с удивлением провожают ее взглядом, и все ускоряла шаг, и уже чуть ли не бежала. И знала, что муж будет страшно недоволен, проснувшись один в пустой квартире: обычно она все продукты закупала накануне, в пятницу, и он, конечно, удивится, куда она исчезла, и наверняка разозлится из-за кучи грязного белья на кухонном столе рядом с откидным столиком, где стоит для него завтрак. И не дай бог, если вдруг Джимми, поссорившись с ребятами, примчится домой, и станет хлопать дверьми, и разбудит его, можно представить, как он разворчится.
Нет, надо было что-то делать, не могла же она ходить тут вечно, так все утро пройдет, а если к тому же автобус опять опоздает, она даже не успеет в молочную. Она повернула и пошла назад, и там, где тропка делала поворот, оказалась вдруг одна у воды и быстро оглянулась направо-налево — с одной стороны к ней приближалась пожилая дама с палочкой и собачкой, с другой — стайка подростков, вырвавшихся покурить на свободе, она решила, что вполне успеет, и нож, блеснув на солнце и описав высокую, красивую дугу, рухнувшим самолетиком ткнулся носом в воду и исчез.
Она услышала свой радостный смех, с души будто камень свалился, и она подумала с каким-то веселым озорством, что так ему и надо, этому паршивому ножику, который чуть было не испортил порядочным людям всю субботу и воскресенье, и побежала к остановке, и на этот раз ей больше повезло с автобусом, да и в молочной не оказалось особой очереди. А муж, хотя и встретил ее, конечно, с недовольным лицом и, когда она, запыхавшись, вошла на кухню, демонстративно закурил третью после кофе сигарету, вот, мол, сколько времени он уже тут сидит, все же не разворчался, как она боялась.
— Где тебя носит? — спросил он, и она вынула из сумки пакет с молоком и ответила бойко и без запинки, хорошо выучив свой урок:
— Я подумала, что неплохо бы сварить какао после обеда, но молока было мало, и я как-то совсем забыла, что утром в субботу в молочной всегда очередь.
— Уж верно говорится, дурная голова ногам покою не дает, — добродушно проворчал муж и налил себе остывшего кофе, а она промолчала, пусть последнее слово будет за ним, ради бога, главное, что она разделалась с этим ножиком.
Она разделалась и с тем пакетиком со сладостями, на который наткнулась как-то раз у него в ранце, когда полезла за коробкой для завтрака. Он был основательно завернут в газету и тщательно припрятан на самом дне. А легкое недоумение, почему он даже не спросил про этот пакетик, ей удалось рассеять, объяснив это самой себе тем, что ему просто стыдно: он же понимал, что поступил нехорошо, ведь он обещал ей больше не красть. Но вот чего она не могла предотвратить, так это появления у них в доме молодого человека, больше похожего на страхового агента, чем на сотрудника уголовной полиции, как она их себе представляла; он спросил, здесь ли, как ему сказали, живет мальчик Джимми, тот самый, который предпринял небольшой налет на универсам, и до тех пор втолковывал ему, что с этим шутки плохи, пока наконец Джимми, с большой неохотой, не вытащил из-под кровати, где стоял его ящик с игрушками, кое-что из украденного. И она не могла предотвратить его вторичное появление через несколько дней прямо во время ужина, когда он устроил мальчику еще более строгий допрос насчет его возможного участия в «самой настоящей краже со взломом», как он выразился, имевшей место в лавке на углу. Уж к этому-то Джимми никак не мог быть причастен, потому что был в это время дома и крепко спал, но мужа эти участившиеся визиты полиции довели уже до такого состояния, что виноват был мальчик или нет — дела не меняло.
