— Может, вы все же закурите, а? — сказал он, и только тут в ней зашевелилось подозрение, что, наверно, с Джимми что-то не так. — Я был сегодня в Детском клубе, они мне звонили.

— Вот как? — сказала она.

На скатерти было коричневое пятно. Наверное, от кофе, след одного из их кофепитий. Она машинально обводила его пальцем, ожидая продолжения.

— Джимми взял чужие деньги. И в общем-то порядочную сумму. Получилось так, что кто-то из персонала оставил на вешалке в учительской свою сумку, и он взял оттуда что-то около ста крон, но истратить их он не успел, так что в этом смысле все в порядке. И вообще это никакая не катастрофа, так что не будем преувеличивать.

Он замолчал, и она, подождав, спросила, не могла не спросить, хотя и страшилась ответа:

— А как же… как они узнали, что это он?

— Они и прежде замечали, были такие случаи. Всякие мелкие пропажи. Ну, там, знаете, мелочь из карманов ребячьих пальто или что-нибудь из портфелей. Они вообще-то были почти уверены, что это он, иногда даже уличали его, находили у него деньги, но он, как они говорят, редкостный упрямец, в жизни ни в чем не признается. В общем, не будем преувеличивать и делать из этого трагедию, мальчишки почти все этим грешат, со мной, помнится, тоже случалось такое.

Если даже и так, подумала она, если и вправду мальчишки не прочь что-нибудь стянуть, не по сто же крон они крадут, не такие же суммы. Дункер, похоже, и сам это понимал.

Она облизнула сразу вдруг пересохшие губы и заставила себя спросить:

— И как же теперь… его снова отправят?

— Да нет, что вы, никуда его, конечно, не отправят… нет, нет, даже не думайте, это дело улажено, и нет никаких оснований бояться повторения, верно ведь? Не будем преувеличивать. Не хватало еще, чтобы его отняли у вас из-за каких-то ста крон, и, кстати, они тоже хороши, нельзя же оставлять деньги где попало. Никуда он больше не уедет, я, во всяком случае, сделаю все возможное, чтобы не допустить этого, я вам обещаю. Слышите, фру Ларсен?

— Да, — благодарно кивнула она, — слышу, конечно.

— Я вынужден был вам об этом сообщить, ведь вам и вашему мужу придется поговорить с Джимми. Только, пожалуйста, спокойно, без нервов, хорошо? А может, вас больше устроит, если с ним поговорю я?

— Нет, — сказала она, зная, что мужу это не понравится, — лучше, наверное, нам самим.

— Скажите вашему мужу, что ничего страшного тут нет, и не перегните, пожалуйста, палку, хорошо?

— Хорошо, — пообещала она, но обещать она могла только от своего имени, муж-то, она заранее знала, просто с ума сойдет, когда услышит: сам он в жизни не прикасался к чужим деньгам, в долг и то никогда не брал больше чем двадцать пять эре.

Но чтобы так… перекошенная от ужаса физиономия, жалкая, беспомощная фигура с вытянутой шеей — просто ненормальный.

— Да это ж черт знает что такое… ты что, парень, в своем уме? Взять чужие деньги… Да как же ты мог… Где у тебя голова была? Разве мы тому тебя учили? Не твердили мы тебе тысячу раз, что чужое брать нельзя? Это надо же — сто крон! И что ты собирался с ними делать, чего тебе, скажи на милость, не хватает?

И так как мальчик сидел с плотно сжатыми губами, уставившись в стол:

— Чего ж ты молчишь? Не можешь, что ли, ответить?

— А что он может ответить, — прошептала она, и тогда муж круто повернулся к ней.

— А ты вообще не вмешивайся, тебе, с твоими куриными мозгами, разве понять, что эго такое!

Она и не вмешивалась, сидела съежившись на своем конце стола, далеко от мальчика, хотя ей очень хотелось подсесть к нему и обнять за плечи, только она чувствовала, что это еще больше разъярит мужа.

А он:

— Ты знаешь, чем это кончится, если он будет продолжать в том же духе, это кончится, черт дери, тем, что он угодит за решетку, вот так-то.

И боднув опять, по своей смешной привычке, головой воздух в направлении мальчика:

— Ты кончишь тюрьмой, это уж точно.

— Не говори ему, пожалуйста, таких вещей, — взмолилась она.

— Ну уж, извини, самое время ему об этом сказать. Это надо же — сто крон! Джимми… да ты соображаешь, что ты натворил? С ума сойти! Взять чужие деньги…

Мальчик взглянул на него и снова опустил глаза.

— Почему-то про того грабителя ты так не говорил, — пробормотал он, — тогда ты совсем другое говорил.

— Про какого такого грабителя?..

Это было всего лишь несколько дней назад, муж прочитал им вслух из газеты об ограблении банка, речь шла о каких-то неслыханных суммах. Прочитав, он покачал головой, задумался, а потом вдруг сказал: «А все-таки здорово он их нагрел, черт дери, даже жалко, если поймают».

— Что еще за грабитель, что ты, черт дери, болтаешь?

— Про которого в газете было написано, ты же сам сказал…

— Не морочь мне голову. Что ты собирался делать с этими деньгами?

— Не знаю, — сказал мальчик.

— Как это так не знаешь? Просто взял их, и все, за здорово живешь?

Муж повернулся и посмотрел на нее, не в силах, видно, все же сам разобраться.

— Просто взял, и все, слышишь?

Она помолчала, а потом, собравшись с духом:

— А Дункер еще сказал…

— Ну, что еще сказал твой Дункер?

В тоне была издевка — взрыв бессильной ненависти, ненависти, относящейся ко всем тем, чье слово что-то значит.

— Он сказал, они и сами виноваты, нечего было оставлять так сумку.

— Ах, вон оно что, здорово соображает. Выходит… выходит, бери, что плохо лежит?

Он снова повернулся к мальчику:

— Усвоил ты, что чужое брать нельзя, я тебя спрашиваю?

Мальчик молчал опустив голову, и она подумала, что было бы лучше, если б он сейчас расплакался, но он не плакал.

— Я тебя спрашиваю! — заорал муж, боднув головой воздух. Джимми по-прежнему молчал, и тогда он сказал совсем уже по-другому, как-то даже виновато: —Так что ж мне, и в самом деле, что ли, взяться за ремень?

Рот у Джимми наконец задергался.

— Не все ли равно, — пробормотал он.

— Что значит все равно? — изумился муж. — Как это все равно?

— Буду я что-нибудь брать или не буду, они же все равно на меня подумают.

Голос его уже срывался на крик:

— Они ж всегда все на меня валят, просто потому, что я был в интернате.

— Черт-те что, — растерялся муж, — что ты такое несешь? При чем тут это?

Его вопрошающий взгляд обратился к ней, и опять в нем была тревога, и она ринулась мужу на помощь:

— Конечно же, ни при чем. — Но про себя подумала: а может, все-таки при чем?

Когда она задала этот вопрос Дункеру, он задумался — то ли над вопросом, то ли не зная, как ей ответить.

Сидел, подперев рукой подбородок, а она, нервничая, ждала.

— Прямо одно с другим, конечно, не связано, — сказал он, наконец до чего-то додумавшись, — но, с другой стороны, от детей, которые побывали в такого рода детских учреждениях, как бы подсознательно ожидают, что они могут совершить какой-нибудь нехороший поступок, это, конечно, предубеждение, но от него не так легко избавиться.

Это она поняла, и почувствовала, что он, похоже, не слишком одобряет то, что они сделали исключительно для блага Джимми, и подумала, что ему бы не следовало выражать свое сомнение, ведь она уловила сомнение в добавленной им фразе: «Впрочем, они, надо надеяться, знают, что делают».

Что же это такое? Нет, это так страшно, что лучше просто не думать. И она постаралась не думать, забыть и не вспоминать, и поспешила рассказать ему, что Джимми обещал ей никогда больше не воровать. Потом уже, когда муж кончил разговор с ним и пошел пройтись, вот тогда он ей пообещал.

— Ну и хорошо, — сказал Дункер, — дай бог, чтобы мальчик сумел сдержать свое обещание.

По субботам муж обычно отсыпался. Он мирно посапывал, а она неслышно вставала, одевалась, шикала на Джимми, тсс, папа спит, уводила его завтракать на кухню и отправляла гулять. Потом делала мужу бутерброды, ставила их на столик, прикрыв тарелкой, и возвращалась в спальню; стараясь не скрипнуть дверью, входила на цыпочках, чтобы достать из шкафа скопившееся за неделю грязное белье, рубашки, носки, кальсоны, блузки, и случалось, из карманов что-нибудь вываливалось: монетка, или цветной мелок, или игрушка, — и она механически, не задумываясь, клала найденные вещи на ночной столик мужа или на стул у кровати Джимми, и муж даже от этого легкого звука поворачивался во сне.