3. Я просила не характеризовать совершенно неизвестного Вам человека, моего отца. Н.С. была не из тех, кто ищет мужа, замужество, Вы не подумали, что чем-то он должен был увлечь ее? Он был человеком умным, остроумным, сильным, сам сделавший себя интеллигентным, то есть своей волей и жаждой культуры перешедший те несколько веков культуры, которую Н.С. получила с молоком матери без всякого усилия. От него у меня и во мне русские поэты. Если бы он был обыкновенным, он не сидел бы несколько раз при царе и дважды после.

4. Дружбы с Тарасовой не было. Было товарищество, общее дело, среда, в которую влилась Тарасова. Она самобытный человек, но далекий по уровню от Н.С. бесконечно. Об отношениях, вернее не отношениях с Савинковыми Вы тоже ничего не знаете, а есть люди, которые помнят о том, как он за ней ухаживал, какие надежды возлагал и так далее. Они были в одной тесной компании в Ницце.

5. Терентьева, может быть, жива, она была подругой Н.С. Зачем утверждать, что нет переписки и встреч, когда Климова была в эмиграции, а Терентьева на каторге до революции? А вообще друзей у Н.С. было очень много, они много лет неожиданно попадались на моем пути.

6. «Нашла ли себя Надежда Терентьева? Нет». Откуда Вы знаете? Она занимала какой-то большой пост и, может быть, нашла себя.

7. Самое главное. Я решительно не согласна с последней страницей и каюсь в том, что так поразительно неточно передала Вам об этом случае. Это клевета и на подругу с детства, которая нехотя, только ради Н.С. купила у меня медаль, и на меня. Я ни у кого, ни у одного родственника (а их у меня много) ни разу никогда не попросила помощи. Я приходила к ним и рассказывала о своих злоключениях так, что все долго смеялись со мной, и, когда осторожно спрашивали: «Ты голодна?» Я отвечала: «Уже обедала». — «Ночевать есть где?» — «Есть». Я ни разу у них, а они меня любят, не ночевала, предпочитая Казанский вокзал, зная, что они боятся… Мне редко приходилось туда идти, потому что были друзья, в том числе Лидия Максимовна,[292] которые предлагали мне это с радостью. Как плохо Вы меня знаете, представляя себе, как я в рваной телогрейке брожу по старым друзьям Н.С., выпрашивая помощь. Я думала это недоразумение, Вы не поняли, что этого не могло быть, но сейчас убедилась, что Вы обязательно хотите включить эту небылицу, и потому говорю Вам, что мне в сто раз ближе блатная поговорка: «Легче украсть, чем просить», и повторяю: никогда, нигде, ни в какое самое тяжелое время я ни у кого ничего не просила. Поймите, ради Бога, что этой чувствительной историей Вы не только извращаете действительность, не только порочите человека, желавшего мне добра, а унижаете меня. По рассказу вообще получается, что я пришла клянчить помощь у незнакомого человека. А Вы были на это способны?

Вот мои «мысли». Все, кроме пункта 7, на Ваше усмотрение.

Жму руку, Я. Столярова.

3. V.66

Москва, 6 мая 1966 г.

Дорогая Наталья Ивановна.

Наконец зазвучал настоящий человеческий голос.

Мы поговорим подробно.

Жму Вашу руку.

Ваш В. Шаламов

Дорогой Варлам Тихонович, простите за машинку, за мятую бумагу (другой нет) и за опоздание. Я очень тороплюсь с работой одной. Вы задали мне трудную задачу, не вспоминала я на операционном столе аккуратно год за годом, мыслю я не литературно. Задавлена я была безвыходностью своего положения, тяжелой скучной работой, полным отсутствием друзей и живого слова и сознанием, что для всего, что я имею — кров, хлеб и тяжелый сон, — жить не стоит. В лагере, несмотря на смерть многих близких, был обмен и была надежда. Замучили также вызовы в МВД за много километров пешком то меня, то мужа.

Потому скажу Вам о каких-то обрывках впечатлений, а там смотрите сами. Мне не очень приятно, что Вы меня припутали в свой рассказ, решительно я в нем ни при чем, и если бы Вы не назвали мать, то и могли бы придумывать все что угодно.

1937: перед арестом тяжкое ощущение петли, затягивающейся на шее, трудное общение с людьми, одиночество. Следователь, читавший мои дневники, имел умное и доброе лицо и хотел мне добра. О его расстреле узнала случайно в лагере.

1938: тюрьма, моя расплывчатость и страх превращаются в сопротивление и ненависть к определенной касте. (Надеюсь, Вы понимаете что никаких розовых очков у меня вообще не было, никакая вера не рушилась, наоборот, укрепилась вера в человеческое в людях, в товарищах моих.) Деталь: Томская, узнав, что все три сына получили 10 лет одиночного заключения, берет себя за седую косу и колотит своей головой нары. Этап. Лагерь. Голод.

1939–1945 — лагерь, люди-тени, голод, карцеры и т. д….

1946: ни малейшего страха свободы, нетерпеливое ожидание ее и легкое презрение к тем, кто оседает тут рядом, в Караганде, из страха свободы. Упорно год добивалась, чтобы отпустили без назначения в определенный район; Москва и полгода жизни в Москве после подписания бумаги о выезде в 24 часа.

1946–1947 — долгие дороги, вокзалы с ночевкой на полу, переселение народов, поиски работы, отказ, голод. Выручают друзья в разных городах, и — медаль. Унизительная сцена в Луге в артели по изготовлению варежек для офицеров, куда почти взяли было: «хотела проникнуть, втереться в наш коллектив!»

В 1947 г. — Москва, страх подвести родственников, которые живы и которых люблю. Нальчик, работа — курьер-уборщица, не хватает на ночлег, на хлеб. Ташкент, куда добираюсь зайцем.

1947–1953 — совхоз (лаборантка маслоделия), колхоз (учительница в узбекской школе, откуда выгоняют за лагерь), (библиотекарь), вступаю в институт и кончаю в полтора года с ежеминутным страхом, что узнают и тоже выгонят.

Вот и все. Живописных деталей не помню. Больше встречено мною хороших людей, чем плохих, а еще больше несчастных. Лучше мне было в лагере, чем после до 1953 года, хотя голоднее.

Простите за сие скучное повествование, но «чувствительных моментов» я постараюсь избежать, зная Вашу склонность к чувствительности. Уж очень неприятна мне поза мученика. Уж очень тяжко и смешно было смотреть, как разлеталась на куски вера (которая бы не разлетелась, если бы не взяли носителя ее), и в этом смысле я не потеряла, а приобрела: в беде человек обнажается не только в плохом, айв хорошем.

Когда одолею самое трудное в работе, я напишу Вам. Всего Вам доброго.

Я. Столярова.

С Эренбургом, вероятно, сможете увидеться 26–27 мая.

Москва, 20 мая 1966 г.

Дорогая Наталья Ивановна.

Я высчитал на своей кибернетической машине, что каждый мой день, начатый или телефонным разговором с Вами или письмом Вашим, неизменно складывался удачно. По этой примете я все наиболее важные свои дела старался в такие дни решать.

20 мая не составило исключения.

Дорогой Варлам Тихонович, спасибо за весточку.

Адрес Е.С. Гинзбург: Аэропортовская, 16, кв. 204, корпус 3 (тел.: АД 1-37-18).

Адрес Владимира Григорьевича Вейсберга — Москва, Лялин пер, 8-а, кв. 8. Он с женой до 20-го в Крыму, но дома мать. Женя, кажется, в Москве.

Недавно получила письмо от О.В. Андреевой, где она пишет, что книги стихов она от Вас не получала. Видимо, речь идет о первой книжке, вторую — если Вы послали, она могла, отправляя мне письмо, еще не получить.

Оле — маленькой — многие посылают книжки, и все доходят. Ее адрес таков: США Olga Carlisle Southstreet «Washington» Connecticut U.S.A.

Видела Над. Як. в этот приезд, вид у нее немного отдохнувший. Сидевшие у нее гости все сетовали о собственном количестве, что делу не помогает.

Усиленно работаю над очередным переводом, хочу в конце месяца уехать. Если будет у Вас желание, позвоните мне между 14–16 числами, чтобы встретиться.