— Вы сами искали? — затрясся в смехе Цуцак.

— А я лично нашел только одну гниду… Это не надо вносить в протокол, — взял слово президент и осуждающе посмотрел на Цуцака. — Ничего смешного здесь нет, все очень серьезно. Вы бы не смеялись, если бы видели то, что видел я. Горбатый ребенок, весь желтый, кости и кожа. С кровати встать не может. Одним словом, кошмар. Но он радовался всему, хлопал в ладоши, бедняжка! Господа! Если б вы это видели!.. Я тоже получил письмо, на двух листах, исписанных со всех сторон, подпись неразборчива. Такое же, очевидно, как и пан депутат Мангора.

Мангора кивнул и попытался продолжить.

— Да, да, горбатый и еще один, почти зеленый. У этих двух я и нашел…

— Напечатают такое письмо в десяти экземплярах, — снова перебил Мангору президент, — и разошлют в десяток партий. Я тоже ездил проверять этот «Азил». Нагрянул неожиданно, никого не предупреждая, чтоб ничего не успели скрыть. Как и вы, пан редактор. Меня тоже не впустили, отговариваясь тем, что уже пятеро побывали с обследованием. Говорят, каждый день кого-нибудь черти несут. Уже были, рассказывала мне заведующая, из министерства, из какой-то инспекции, из «Союза социальных обществ», из «Красного Креста», участковый врач, окружной врач, краевой врач, каждый приказывал, отдавал распоряжения, и теперь неизвестно, кого слушать. Напрасно я ей объяснял, что я президент, президент края. Да откуда ей знать, сестричке милосердия, что такое президент? Я даже не рассердился на нее. Верите ли, пришлось пойти к нотариусу. Тот ей объяснил, кто я и что я. Искала экономка. Нашла одну-единственную вошку у этого самого желтого горбатенького мальчика. Я тотчас же уполномочил нотариуса раз в месяц посещать приют и докладывать мне о состоянии дел…

— Раз в месяц мало, — беспокойно задвигался на стуле Клинчек, священник с голым, как у Козяковского, черепом. Он носил огромные очки, придававшие солидности его молодому лицу. Когда он говорил, на левом виске у него набухала вена, и, чем длиннее была речь, тем больше набухала она, выдавая внутреннее волнение. Он был словаком-централистом{118}, чехословацким людаком.

— А чем будет заниматься участковый врач? Это его обязанность, — вмешался Теренчени, тоже священник, отличавшийся от Клинчека только седой курчавой шевелюрой. Он был словаком-автономистом{119}, словацким людаком, подмигивавший одним глазом централистам и потому настроенный более мирно.

— А для чего приютский врач? — философствовал Цуцак.

— И окружной, — добавил Козяковский.

— …а у одного мальчика, зеленого, как травка, — не сдавался Мангора, — с парализованной ногой, на костылях…

— Тут виноват врач приюта, он должен наблюдать, — бубнил Цуцак Козяковскому.

— На то и существует окружной, — гнул свое Козяковский, — чтобы напоминать ему об обязанностях.

— Прежде всего участковый, — упорствовал Теренчени, подняв указательный палец. — Я привлек бы его к ответственности.

— …а у одного мальчика, зеленого, как травка… — повысил голос Мангора, с немым укором глядя на присутствующих: «Вот, полюбуйтесь, слова сказать не дадут». Он покосился и на президента с безмолвной просьбой: «Наведите порядок. Так я никогда не кончу».

— Где ответственный за отдел здравоохранения? — поднялся с кресла президент, никого не слушая и не обращая внимания на Мангору.

Ответственный за здравоохранение государственный советник доктор Перличка устроился на канапе, неподалеку от инженеров, с доктором Жалудем, который также был государственным советником. Беседа их протекала тихо, но дружески и оживленно. Они толковали о том, что если б доктора Кияка перевели в Прагу, освободилась бы его должность, и Жалудь сел бы вице-президентом по левую руку от президента, но доктор Кияк — что утес в Блатницких горах, его не сдвинешь. Поэтому хорошо бы освободить стул Зимака. Он уже достиг возраста, предписанного для служебной смерти чиновника; плечи Зимака отягощены сорока пятью годами службы.

— Он пятнадцати лет начал служить? — прикинул Перличка, приложив ладонь ко лбу, и возвел очи горе́.

— Нет. Просто проклятый закон о легионерах{120} засчитывает легионерам все в трехкратном размере, все, кроме жалованья.

— Почему проклятый? В данном случае — для тебя он, наоборот, очень даже подходящий. Не будь этого закона, Зимак не имел бы еще выслуги лет и тебе пришлось бы ждать. Так вот отрыгиваются привилегии. Досадно другое — перед тобой еще депутат Стеглик. Этого не перепрыгнешь.

— Чего мне прыгать на старости лет? Это Стеглик все порхает с ветки на ветку, с дерева на дерево. Прыгнет со своей депутатской «пенсии» на несколько дней «на службу», склюет Зимаково место и опять, глядишь, перепрыгнет куда-нибудь. Кто сядет на покинутую ветку со штатным местом?

— Ты.

— Но для этого Зимак вслед за Незвалом должен повторить: «Прощай и платочек…»{121} и сделать нам ручкой.

— В общем-то, да…

— Да.

— Куда запропастился шеф здравоохранения? — президент не видел Перлички за высоким Петровичем.

— Тебя, — подтолкнул Козяковский шептавшегося Перличку.

Шеф здравоохранения, вдохновленный идеями Жалудя, не сразу включился.

— Требую внимания шефа здравоохранения, когда обсуждаются вопросы здравоохранения, — накинулся на него президент.

— Это вопрос больше социальный, — отговорился Перличка с улыбкой, которая еще блуждала на его губах.

— Социальный и здравоохранения, — согласился президент, — вы поняли, о чем мы говорим?

— Я посещал приют.

— Вам тоже прислали письмо?

— Да. Я собрал уже пять экземпляров. Одно письмо поступило в президиум, второе лично президенту, третье — в министерство, которое переслало его мне для расследования, пятое — из округа, в чьем подчинении находится «Азил» и куда подаются отчеты о положении в «Азиле», шестое, наконец, — от участкового врача, он дал его мне, когда я обследовал приют.

— Что же вы там обнаружили?

— Все в наилучшем порядке.

— И ни одной вошки?

— Ни одной.

— А окружной врач?

— Подал докладную о трех. Он был там до меня, так что к моему приходу успели вычесать.

— Данные расходятся. Пан член комитета Мангора нашел две, я — одну, окружной врач — три, вы — ни одной, теперь неясно истинное положение, — задумчиво протянул президент, почесывая затылок.

— Предлагаю послать комиссию для точного определения на месте состояния дел, заключение ее послужит надежным основанием для нашего последующего обсуждения, — потрясал рукой в воздухе доктор Рубар. Другую руку он засунул под пиджак — у него чесалось Под мышкой.

— Поступило предложение — послать чрезвычайную комиссию, которая выяснила бы создавшееся положение, — повторил президент.

Козяковский попросил слова.

— Пожалуйста, пан Козяковский.

— Я полагаю, глубокоуважаемые господа, — начал Козяковский, почесывая локтем бок, — положение в приюте «Азил» нас не должно волновать, поскольку приют не находится в ведении края. Пора оставить в покое приют и приступить к повестке дня.

— Есть предложение перейти к повестке дня, — констатировал президент.

Поднялась рука доктора Закладного.

— Имеет слово пан доктор Закладный.

— На мой взгляд, не важно, в чьем подчинении находится приют, в государственном или частном, — он чертил отточенным кончиком карандаша по бритой голове, и темя его уже походило на большой железнодорожный узел. — Гигиена — дело общее и касается каждого из нас. Мы не можем ждать, пока паразиты сожрут какого-нибудь младенца, необходимо предотвратить возможность скандала в европейском масштабе. Я присоединяюсь к предложению доктора Рубара: послать чрезвычайную комиссию, в которую войдут члены комитета и врачи.

— Слова просит пан Малерник, — произнес президент и кивнул ему.