Грнчарик хотел было сказать, что пан президент — глава страны, а не корректор, но президент так ударил по раскрытой папке, что угол бумаги загнулся; Грнчарик, зажмурившись, отпрянул.

— Такую пакость мне подают!.. Но довольно…

Тут он вспомнил еще о чем-то.

— Или вчера, например… Сидят два чиновника в одной большой комнате, но не ладят между собой. Вместо того чтобы просто наплевать друг другу в глаза, они пишут официальные письма. Вы представляете, какая создается волокита, когда чиновники объявляют бюрократическую войну? Например, кто-то подает прошение. Ждет. Решения нет. Он подает второе прошение. Вот и получается, что по учреждению блуждают два прошения — два путника, которым следовало бы идти вместе к одной цели. А они идут порознь, одно в одной группе, другое — в другой. И, как назло, оба чиновника решают одно и то же дело по-разному. Одному путнику скажут «да», другому «нет»… Тут поневоле выйдешь из себя!.. Разогнать эту банду!.. А еще говорят: будьте спокойны, не волнуйтесь — берегите печень… Не волнуйся! Не волнуйся! Поменьше работай, не переутомляй себя! Могу ли я это себе позволить?.. Не могу. Ведь тогда будет не управление, а хлев… Не правда ли?.. Ну, выкладывайте!..

Президент стал перебирать бумаги, лежавшие перед ним.

Грнчарик надеялся, что наконец-то они перейдут к делу Ландика, но президент потряс каким-то большим белым конвертом.

— Теперь в Праге у нас есть свой словацкий отдел! — воскликнул он, словно силясь сдержать восторг. — Наш референт может вмешаться в любое дело, касающееся Словакии. Без его согласия, — подчеркнул он, — никто не имеет права направлять в Словакию чешских чиновников, чтобы мы могли использовать наши кадры. А знаете, чем на самом деле будет заниматься этот словацкий референт?

«Любоваться Влтавой, — вертелось на языке у Грнчарика. — Вице-президенты будут любоваться Дунаем, а он — Влтавой».

— Он ни во что не будет вмешиваться, — опередил Грнчарика президент, — потому что если всюду будет совать свой нос, он у него вспухнет от щелчков. У меня он давно опух… Но, скажите мне, зачем тогда тут я, я, который знает Словакию как свои пять пальцев? Ведь даже курьера я не могу назначить без согласия свыше, хотя формально это мое право… Значит, краевое управление превратится в почтовый ящик, как когда-то министерство для Словакии?{65} Кто я? Президент или начальник почтового отделения? Знаете, что я? Плакат с большим вопросительным знаком. Сегодня объявляю: «Он приедет!», а через неделю спрашиваю: «Кто едет?» Ответ дает Прага… Я назначаю… Кого? Когда?.. Будьте любезны, спросите там. Там у них склад так называемых превосходных чиновников, от которых они были бы рады избавиться. Они решили: «Мы выберем и пошлем…» Вот и размещай потом здешних, словаков!.. Мы — вопросительное управление. Жужжит в управлении муха, а я и не знаю: можно ли ее поймать? Должен сначала спросить разрешения… Так ведь?..

«Если даже и мух будешь ловить ты, то что же делать вице-президентам? Это ведь их полномочия», — мелькнула мысль у Грнчарика.

— И все обращаются ко мне. Вот здесь, полюбуйтесь — целых четыре письма по одному делу.

Он темпераментно брал письма одно за другим.

— Вдова Камила Ландикова обращается ко мне, как к отцу, у которого тоже есть дети и который поймет ее материнскую заботу… Само собой разумеется, что я отец каждому, кому что-то надо… Она хочет, чтоб ее сына, полицейского комиссара окружного управления в Старом Месте Ландика, перевели как можно дальше от этого города, потому что он связался с какой-то девушкой, женитьба на которой повредит его положению в обществе и помешает его карьере… Бабьи бредни. Ей, видно, хочется, чтоб ее сыночек сразу выскочил в министры! Карьера! Каждому нужна карьера… Комиссар!.. Ему нужно высокое положение в обществе!.. Знаете, когда я был назначен жупаном, ко мне домой приходили с визитами молодые женатые чиновники, и все — с исключительно красивыми женами. Через месяц примерно мы с женой отправились с ответными визитами. Она и говорит мне: «Послушай, но ведь этот чиновник был у нас с другой женой. У той — маленький шрам на лбу, а у этой — ничего нет». Стал я приглядываться. И верно: оказалось, чиновники приходили к нам с… подставными женами. Поэтому я объявил, что впредь буду принимать визитеров с женами по предъявлении брачного свидетельства… Вот так… Тогда кавалеры женились на дамах, с которыми случайно познакомились на улице, в кафе, в поезде, на вечере, увидели на сцене. Женились на неделю, на месяц, на год, на два, на десять лет, но и на всю жизнь, разумеется. Трудно отличить непорядочную девушку от порядочной, если она ведет себя как порядочная, и незаконную жену от законной, если та кажется законной. Начни я на это обращать внимание, придется перебрасывать чиновников, как кирпичи. Нет, я не футболист, а чиновники — не мячи.

Отложив письмо матери Ландика, президент взял в руки другое.

— Генеральный директор Дубец тоже настаивает на переводе этого Ландика: он-де — грубиян. Почему? Не пишет. Возможно, Ландик не пал ниц перед ним и не целовал ему руку от радости, что видит его… У генерального директора ведь на лбу не написано, что он большой пан. И какое дело нашему простому человеку до генерального директора зернового синдиката? Я люблю гордых и самолюбивых чиновников, они — стражи закона и справедливости. Чего пшеничный мешок вмешивается в мои дела?

«Святая правда!» — согласился про себя главный советник.

Ему было так приятно, будто кто-то погладил его по животу. «Справедливый человек наш президент!» — порадовался он.

— Третье письмо. Председатель партии осведомляется, что за человек Ландик… Такой большой человек, председатель партии, а попался на удочку секретаришки! Узнаю этот стиль: не угодил чиновник такому политическому уроду, тот сразу же требует, чтоб я заживо сжег беднягу на костре! Нет! Я никого не позволю преследовать. Чиновник должен быть объективным. Не правда ли?

Грнчарик опять кивнул. Ему все не удавалось вставить слово, но в душе он опять похвалил своего принципала: а пожалуй, он и впрямь не совсем обыкновенный человек. Не позволит сбить себя с толку, умеет настоять на своем, и нервы у него крепкие. Грнчарик про себя сравнил президента с Наполеоном Великим — не на поле битвы, а на поле кропотливой административной работы и на поле представительства. Столько забот! А он успевает думать о каком-то маленьком чиновнике и позаботиться, чтобы с ним поступили справедливо. Замечательный человек, необыкновенный!

— А вот и четвертое письмо, — продолжал президент. — Окружной начальник из Старого Места в частном письме напоминает мне о докладной записке, в которой он требовал перевода Ландика, поскольку это, мол, никудышный чиновник, безнравственный, наглый… Какого черта он мне об этом напоминает? Похоже, что торопит меня, чтоб я решил дело или хотя бы последил за тем, как оно решается. Как будто нельзя положиться на моих чиновников… Я тебе дам — взыскание! Если бы хоть писать умел грамотно! Я таких выражений еще не встречал… Если этот Ландик безнравственный и неисполнительный чиновник нынче, то он таким останется и завтра, переведи я его хоть на край света… Я занимался этим делом, оно у вас. Ну, так что натворил этот сопляк?

— В общем ничего, пан президент, — получил наконец слово Грнчарик.

— Как это: в общем ничего? — Президенту не понравился ответ. — В частности, значит, он виноват? Если виноват в частности, то виноват и в общем. Что это вы городите?

— Я никакой вины не нахожу в нем{66}, — поправился Грнчарик.

Неизвестно, почему именно эта фраза сорвалась у него с языка и почему он сослался на библейского Пилата; возможно, потому, что он думал о христианском терпении ожидавших в коридоре.

— Пилат — прототип судьи, каких не должно быть, — придрался к слову президент. — Судья, который поддается влиянию уличных крикунов, — не судья. Судья должен быть тверд как скала, ему не подобает быть слабым тростником, каким был Пилат. Подует ветер, и он склонится. Не будьте таким никогда… Вот вам все четыре письма. Напишите ответы, я подпишу. Председателю партии сообщите только аттестацию Ландика.