— Завидую. Хорошо бы и мне в вашу компанию, да возраст не позволяет. А наш Яков широко размахнулся. Правда?

— Большому кораблю — большое плавание, — серьезно сказала Люба.

— И какие же планы у тебя, Яков, на ближайшее будущее?

На ближайшее будущее определенных планов у Якова не оказалось. Во-первых, шла война, до планов ли теперь? Во-вторых… во-вторых, он все еще не может выбраться из тупика, в который забрел.

— Тупик? Любопытно…

Глазков поднялся из кресла и разыскал на столе очки. Затем он достал из ящика пачку папирос. Курил Марк Захарович очень редко, только в тех случаях, когда начинал размышлять над чем-нибудь новым или волноваться.

— Тупик… Множество неразрешенных проблем… Целый ряд разных «невозможно»… Так. Закуришь?

— Нет, он не курит, — поспешила пояснить Люба.

— И очень хорошо делает. Так разберем твое первое «невозможно».

Теперь Якову пришлось подивиться еще больше. Глазков не был профаном и в реактивной технике. Очень многое он знал не хуже Якова. В его устах все «невозможно» одно за другим превращались в обычные, еще неразрешенные, но вполне разрешимые задачи науки и техники. И Яков верил, он не мог не верить: так просты и понятны были доказательства Глазкова, которые сводились к непоколебимой вере в силу человеческого разума.

И трудно было сказать, кроется ли в Глазкове неисчерпаемый источник знаний или он обладает удивительным секретом проникать в самую суть явлений. Яша с любопытством посмотрел на непонятные для него книги по философии, разложенные на столе. Не в них ли секрет таких свободных рассуждений Марка Захаровича?

В этот вечер Глазков покорил Любу и Яшу еще одним качеством: простотой. Он держался с ними как равный с равными. Молодые люди чувствовали себя так, словно попали к старому задушевному другу. Вопросы Глазкова помогали договаривать недоговоренное, его простота вызывала на откровенность. Яша мог бы говорить с ним бесконечно.

Ира советовала, помогала выбрать правильное решение. Она хорошо разбиралась в душевных переживаниях Яши. С Глазковым Яша мог говорить языком техники и математических расчетов. В разговорах с ним Яша раскрывал свои знания не только перед Глазковым, но и перед самим собой. Он оценивал их теперь, как строитель оценивает построенное здание. Собственно, оценивал-то Марк Захарович, но в беседе получалось так, что Яков как будто самостоятельно находил изъяны в здании: оно оказывалось с такими пороками, которые требовали от строителя еще массу доделок.

Провожая молодых людей, Глазков задержал руку Якова в своей руке.

— Очень хорошо, что вы зашли ко мне, старику, друзья мои. Я действительно втрое старше каждого из вас. Но вот что я хочу сказать. Не тебе, Любушка, у тебя дорога хотя тоже трудная, но ясная, а тебе, Яков. Ты выбрал еще нехоженную дорогу и путь проделал по ней уже немалый. Только с самого начала тебе следует осознать, что проблему полета в космическое пространство решить одному человеку не под силу, каким бы способным он ни был. Ты освоил высшую математику — хорошо. Однако она потянула за собой химию. Химия повела тебя в атом водорода, то есть в атомную механику. И все это только для того, чтобы решить часть общей проблемы: найти топливо. А рядом встает еще более серьезная задача: жаростойкий или, как его еще называют, термостойкий сплав. А там еще и конструкция самого двигателя. Я веду речь к тому, что межпланетный корабль можно создать не иначе, как большим творческим коллективом. Запомни: коллективом — готовь себя к этому. Как друг, хочу быть с тобой откровенным — ты слишком уверовал в свои способности. Видно, раньше тебе сопутствовали одни успехи. Это и хорошо, и… опасно. Будь скромнее, Яков. Вот что я хотел сказать тебе сегодня. Подумай, Яков, хорошо подумай. А ты, Люба, помоги ему. Уж раз взялись за руки, не отпускайтесь.

— Мы навсегда так, — негромко сказала Люба.

Закрыв дверь за Любой и Яшей, Марк Захарович прошел к жене на кухню.

— Замечательный народ эта наша молодежь, — сказал Марк Захарович, взяв нож, чтобы помочь жене почистить картошку.

— Опять таланты открываешь?

— Талант? — Марк Захарович покачал головой. — Нет, я не спешу произнести это слово вслух. О таланте говорят не по замыслам, а по итогам выполненного. Но юноша, которого ты только что видела, удивляет меня своей способностью впитывать знания. Своеобразная губка. Такой многое может сделать, но такому легко и сбиться с дороги. Переоценит свои способности, начнет ими любоваться, как блестящей игрушкой — тут тебе и конец. Как же не принять в нем участия? Время у нас нынче не то, при котором мы с тобой дорогу пробивали. Помнишь, как профессор Щербинский тебя шесть раз минералогию пересдавать заставил? А? А за что? Непревзойденный был иуда, любил поиздеваться над выходцами из рабочих.

И как это часто случалось, когда они оставались вдвоем, Марк Захарович и Александра Дмитриевна отдавались воспоминаниям о прошлом, о своей боевой молодости.

Анна Матвеевна мыла посуду после обеда. Филипп Андреевич прошел с газетой в большую комнату. Яков уже сидел над своими книгами по реактивной технике, а Борис то заходил в кухню, то выходил из нее и все поглядывал на Анну Матвеевну, не решаясь спросить о чем-то.

— Ну, как дела с Дворам культуры? — заговорила Анна Матвеевна.

— Нормально. К осени левое крыло закончим. А знаете, почему так здорово подвигается? Из-за ихнего директора. — Борис кивнул на комнату, где сидел Яков. — До чего напористый человек! Со стройки будто и не вылезает. Когда только успевает свои дела делать. А главное, все у себя на комбинате выкраивает. Знаете, какие люстры в электроцехе изготовили? Я такой красоты и во сне не видел. Там Михаил командует. И все, что для стройки необходимо, директор все достанет. Наш-то иногда распишется: невозможно, мол, дефицит. А этот словно из-под земли добудет.

— Для рабочих старается.

— Уж очень деловой человек. Ну и народ в него верит, со спокойной совестью люди работают — знают: не заест, остановки не получится. Мои бухгалтеры — что твои каменщики. Кирпичик к кирпичику, как костяшки на счетах, кладут. Нормально получается. Проводку взялся Яков делать, — Борис понизил голос, — скрытой поведут. Культурно получится.

— А как Николай Поликарпович трудится?

К этому, собственно, Борис и подводил разговор.

— Тоже со стройки не вылезает. Даже бриться перестал. Раньше пил, но все-таки брился, а сейчас на Карабаса походит. Я слышал, его Яшкин директор расхваливал: уж больно ловко физкультурный зал получился. А дядя Коля уже какой-то особенный жилой дом проектирует, у которого все комнаты на юг будут. Он мне наброски показывал. И вот, — Борис передохнул, — и вот просит помочь ему.

— Чем помочь?

— Чертить. Я пробовал. Получается. И он меня хвалил. Он мне такое объяснял, до чего бы самому всю жизнь не додуматься. Говорит, мне обязательно учиться надо, на архитектора. Я твердо решил: в этом году десятый класс закончу. В школу рабочей молодежи поступлю.

— Это не плохо. Изменился, значит, Николай Поликарпович.

— Совсем его теперь не узнать! Анна Матвеевна, я… я вот подумал… и он очень просит.

— Ну, ну, говори, Боря, не стесняйся.

— Переехать мне к нему нужно.

— Что ж… тебе виднее. Ты теперь человек взрослый, самостоятельный.

После ужина, перед сном Борис сказал о своем намерении Якову. Тот долго думал, отвернувшись в сторону. Пока они не разделись, все молчали. Уже перед тем как выключить свет, Яша взглянул на товарища. Вдруг он не выдержал и улыбнулся как умел улыбаться только он один: сдержанно, но и лицом и глазами.

— Бей архитектора! — закричал Яша и с подушкой в руке перемахнул на кровать Бориса.

Впервые они схватились бороться. Загремели опрокинутые стулья, вздрогнул задетый стол и с него на пол посыпались книги по реактивной технике. Испуганная Анна Матвеевна заглянула в комнату.

— Очумели? — рассердилась она. — Под нами люди живут!