Решетов подошел к щиту расписания и принялся его изучать. Затем уселся на скамейку с видом человека, приготовившегося к томительному вокзальному ожиданию.
Эльвенгрен и его спутники от пакгаузов не возвратились. Чернявый через полчаса тоже ушел со своего поста…
Савинков и Эльвенгрен метались возле Потсдаммерплац.
В отели проникнуть не удавалось. Дополнительные полицейские посты и агенты тайной охраны наглухо перекрывали все подходы к «Эуропеише палас» и «Эксельциору»…
В июле двадцать второго года Вячеслав Рудольфович: был назначен начальником Секретно-оперативного управления и членом Коллегии ГПУ. В связи с образованием Союза Советских Социалистических Республик ГПУ было преобразовано в ОГПУ. Первым заместителем председателя ОГПУ Дзержинского стал Вячеслав Рудольфович Менжинский.
— Прошу покорнейше извинить, Виктор Анатольевич. Я понимаю ваше желание закончить образование. Но просил бы немного повременить. Вы отлично справились с заданием. Показали настоящую чекистскую хватку. Очень ценю, что она соединяется у вас с инженерными знаниями. ОГПУ сейчас крайне нужны такие работники.
Решетов вопросительно поглядел на Менжинского.
— Я не буду призывать вас, Виктор Анатольевич, к исполнению долга. Мы с вами оба коммунисты, и я уверен, что вы обратились с заявлением не потому, что хотите более легкой жизни. Вы искренне считаете, что, получив образование, принесете стране и партии больше пользы, нежели гоняясь по Европе за штаб-ротмистрами…
— Конечно, Вячеслав Рудольфович. С Эльвенгреном и другие могут справиться…
— Да, с Эльвенгреном могут справиться и другие, — согласился Менжинский. — Здесь вы нужны не для Эльвенгрена, товарищ Решетов. Контрреволюция переходит к новым формам борьбы. Мы весьма внимательно отнеслись и к вашим, в том числе, сообщениям о том, что некоторые русские промышленники, эмигрировавшие за границу, имеют связи со своими бывшими доверенными служащими и выплачивают им субсидии за экономическую информацию, за то, что они задерживают восстановление фабрик и заводов, сберегают угольные пласты и нефтяные месторождения для своих хозяев…
— Не могу понять, зачем им теперь-то сберегать? Неужели так и не могут сообразить, что из сбереженного им ничего не достанется?
— Не так все просто, Виктор Анатольевич… Доверенные лица бывших промышленников тоже ведь не отличаются любовью к Советской власти. Кроме того, ведутся разговоры о концессиях. Почему бы, например, не довести наши предприятия до такого состояния, что ним не останется выхода, как сдавать их в концессии. Но это особая сторона дела… Существенный недостаток в нашей работе состоит сейчас, пожалуй, в том, что боевые чекисты, научившиеся ловить шпионов и диверсантов, к сожалению, не всегда так же хорошо справляются с делами экономического характера.
— И этому научатся, Вячеслав Рудольфович.
— Полностью с вами согласен. Однако в данном вопросе существуют некоторые частности. Во-первых, время. На учебу его у нас всегда недостает, а приобретение опыта непосредственно в ходе практической работы может дорого обойтись. Мне недавно пришлось заниматься делом о «саботаже». Чекисты привлекли к ответственности нескольких инженеров за свертывание работ но Берсеневской проходке в Донбассе. С первого взгляда тут яснее ясного: мы прилагаем все усилия, чтобы увеличить добычу угля, а саботажники свертывают работы по новой проходке. Но, как выяснилось, правы оказались инженеры, а не наши ретивые товарищи, посадившие их за решетку. Проходка-то была бесперспективной. До революции господа акционеры раструбили о Берсеневских угольных пластах, чтобы выпустить новые акции и хапануть деньги у доверчивых людей. На их языке такое жульничество деликатно называлось «разводнение основного капитала». Вот почему честные специалисты запротестовали, когда было отпущено десять миллионов рублей золотом для работ по Берсеневской проходке. А им сразу пришлепнули ярлычок — «саботаж восстановительных работ». Представьте, что произошло, если бы мы не разобрались? Честные инженеры сидели бы в тюрьме, а десять миллионов золотом, при нашей-то нужде, были закопаны в землю Берсеневки руками чекистов…
— Но это же исключительный случай…
— Не исключительный, Виктор Анатольевич… В условиях развертывания восстановительных работ в народном хозяйстве такие дела будут преобладать в практике работы ОГПУ. Или возьмите другой вопрос — концессии. К нему вы имели непосредственное отношение в Берлине.
— Помилуйте, Вячеслав Рудольфович, в Берлине были Савинков и Эльвенгрен…
— Пошире надо смотреть на вещи, товарищ Решетов… Мы идем на разумное предоставление концессий. Более того, чекисты помогают концессионерам. Недавно Феликс Эдмундович направил мне записку, где наряду с установлением надзора ставит вопрос и о содействии ОГПУ концессионерам в пределах заключаемых договоров.
Решетов откровенно поскреб затылок.
— К вопросу о концессиях нужно подходить с точки зрения государственных интересов, дорогой Виктор Анатольевич… Феликс Эдмундович правильно указывает, что без содействия надзор может превратиться в борьбу с концессиями. А это уже будет противоречить политике партии на данном этапе.
— И я говорю, что концессий надо больше…
— Американский министр торговли господин Гувер думает точно так же, — без тени улыбки перебил Вячеслав Рудольфович и порылся в ворохе лежащих на столе иностранных газет. — Здесь тоже пишут, что ради скорейшего восстановления народного хозяйства Россия должна пойти на самое широкое предоставление концессий. Причем концессии мыслятся своеобразно: мы должны остаться только поставщиком сырья… Иностранные займы нам дадут лишь в том случае, если мы откажемся от восстановления крупной промышленности и перейдем к земледелию. А вот такая постановка вопроса для нас уже совершенно неприемлема. Гувер отлично знает, что нам в будущем потребуется не сто тысяч рельсов, а миллионы. И за каждый из них расплачиваться концессией?
— Извините, Вячеслав Рудольфович, но меня несколько меньше беспокоят проблемы, которые могут быть у нас лет через пятьдесят.
— Тогда тоже будут нужны рельсы…
— Безусловно… Но сейчас, когда мы с вами разговариваем, где-то под открытым небом мокнет уголь, потому что без рельсов его нельзя перевезти туда, где он нужен. Без угля стоят заводы, на которых можно сделать эти рельсы. Нам нечего дать крестьянам за хлеб, потому что дефицитом стали серп, подкова, гвоздь, простая печная вьюшка… Получается что-то вроде заколдованного круга…
— Да, трудностей много. И все-таки, даже учитывая сиюминутные потребности в гвоздях, серпах и вьюшках, восстанавливать хозяйство мы будем прежде всего собственными силами. Близорукость никому не приносила пользы. Господин Гувер готов дать нам миллионы долларов, чтобы купить наше будущее. Согласитесь, что весьма недурно задумано — сделать нас сырьевым придатком господ капиталистов. Страной без будущего, людьми без будущего… Они, возможно, не посягнут на наши социальные завоевания, не тронут нашего самолюбия и гордости. Но уберут у нас основу, и останется раскрашенная революционными лозунгами ширма, за которой не будет содержания, не будет сути социализма.
— Я, Вячеслав Рудольфович, говорю о рельсах не только в плане сегодняшнего дня. Если мы уложим сейчас в полотно сто тысяч рельсов, они реально будут работать на паше будущее.
— Спорщик вы, видно, упрямый, Виктор Анатольевич, — улыбнулся Вячеслав Рудольфович. — Разве я против ста тысяч рельсов? Я тоже за них всей душой. Просто меня не устраивает цена, которую требуют за рельсы. Во имя того, чтобы залатать дырки в настоящем, я не согласен продавать будущее. Нельзя жить в кредит. Вы, небось, свое жалованье стараетесь растянуть от получки до получки. Предпочитаете не залезать в долги. А в отношении страны мыслите, что она может сунуться в долговую петлю. Нелогично, весьма нелогично, смею вас уверить. Покорнейше прошу вас повременить с учебой.
