- Помоги тебе Бог в этом трудном деле, Мишель, - сказал император и истово перекрестился. Однако прагматичный Ардатов смотрел на это дело несколько иначе.

- Бог, то он бог, да вот бы кто помог, а то в одиночку знаешь, царь батюшка, трудновато.

- О чём ты говоришь? - удивился Николай.

- Да про Кавказ я толкую, государь, - пояснил граф.- Ведь кроме Крыма и там нам надобно наступать. Посуди сам; с Шамилем, слава богу, управились, теперь этот абрек нам не страшен, значит пришел наш черед господам союзникам головную боль организовывать, чтобы и у них забот прибавилось. Раз взяли господ турок под свое крыло, извольте помогать, а то они их у нас под Севастополем в качестве тягловой силы используют.

Николай Павлович сам в тайне давно обдумывал об организации ответного выпада на Кавказе, и потому слова Ардатова легли на благоприятную почву.

- И каковы твои предложения относительно этой кампании?

Ардатов хищным взглядом окинул карту, а затем, взяв в руки карандаш, стал решительно чертить его тупым концом по бумаге.

- Мне кажется, ничего нового тут изобретать, совсем не следует. Сначала необходимо нанести удар по Карсу. Возьмем его, а потом с божьей помощью двинемся на Эрзрум, как в прошлую кампанию. В этих местах у турков позиции шаткие, нет крепкого тыла, поскольку большинство населения - армяне, которые только и ждут нашего прихода.

Николай только усмехнулся речам своего старого товарища. Разрабатывая план кампании на Кавказе, он гораздо лучше Ардатова знал истинное положение дел с количеством войск в этом регионе и потому решительно покачал головой.

- Боюсь, Мишель, что сейчас у нас здесь не хватит сил для такой полномасштабной наступательной кампании, о которой ты говоришь. Шамиль и турки нанесли нам слишком большие потери в этом году, - сказал Николай, но граф моментально внес коррективу.

- Ну, тогда взять только один Карс у нас точно сил хватит. Думаю, и этого будет вполне достаточно, чтобы вызвать у турков знатный переполох. Сейчас нас там точно не ждут. Вместе с союзниками они ведь исключительно на Шамиля надеялись. Думали с помощью его горцев нас на Кавказе полностью по рукам и ногам связать, а не вышло.

Царь внимательно посмотрел на карту, что-то подумал про себя, а затем произнес.

- Тут я с тобой полностью согласен, Мишель. Наступать нужно, и наступать нужно именно на Карс. Думаю генерал Баратынский справиться с этой задачей.

- Я точно такого же мнения, - откликнулся Ардатов и, передвинув карту, вновь взмахнул карандашом, - едем дальше. Сейчас у союзников все силы исключительно на Севастополе завязаны, лишних солдат нет, потому и помочь на Кавказе султану они не смогут. Значит, придется туркам волей неволей снимать солдат с Дуная у Омер-паши и в спешном порядке перебрасывать их на Кавказ. И тогда фельдмаршалу Паскевичу, во главе с Дунайской армией гораздо легче будет наступать на Силистрию. Как он, кстати? Уже полностью поправил свое здоровье?

- Оправиться-то он оправился, но вот только есть ли смысл нам повторно на Дунае наступать? Не наступим ли мы второй раз на австрийские грабли? - усомнился император с предложением Ардатова.

- А мы будем наступать только когда для этого сложиться благоприятный момент и не часом раньше. Ударим тогда, когда австриякам будет не до наших шалостей в Валахии. Да так ударим, чтобы до самого Константинополя хватило, - произнес Ардатов, хорошо зная слабое место собеседника.

От этих слов у Николая волнительно заблестели глаза, и он тихо спросил:

- Ты думаешь у нас получиться? А вдруг Горчаков не справиться со своей миссией? Что тогда? Война с Австрией?

- Должен справиться, государь. Ну а будут проблемы, так можно попробовать осуществить проект покойного адмирала Корнилова.

- Ты о десанте на Босфор? Уместно ли это при нашем бедственном положении?

- Вполне уместно, царь батюшка, - жестко произнес Ардатов, - у господина Корнилова светлая голова была и план, предложенный им, вполне реалистичен в отличие от прочих вздорных прожектов. Посуди сам; если у нас ничего не получиться с пруссаками, десант на Босфор - это самое лучшее действие в нашем положении. Конечно при весьма благоприятных для нас условиях, переброски союзников части своих кораблей на Балтику и появления нашего пароходного отряда на Азовском море.

- Ну, а если Вена выступит с новыми угрозами против занятия нами Босфора? - спросил царь.- Война с ними сейчас для нас недопустима.

- То, что произошло с дунайскими княжествами, вряд ли повториться с Босфором. Турки никогда не пустят австрийские войска столь глубоко на свою территорию. Они очень на них злые за свои иллирийские провинции. Да и Англия с Францией не захотят усиления австрийских позиций в  вопросе о наследстве "больного человека", - сказал Ардатов, имея в виду давнее прозвище Османской империи, данное ей самим императором. - Сам знаешь, как ревностно следят господа европейцы за малейшим успехом своего соседа в этом деле. А об австрийцах и говорить нечего. Люди без совести и чести.

- Значит, все-таки Босфор?

- Босфор, государь. Без него нам общей победы никак не одержать, - отвечал Ардатов.

Царь посмотрел на своего старого друга пытливым взором, а затем крепко обнял его.

- Спасибо тебе, Мишель, за все то, что сделал, помогая мне нести тяжкий крест ответственности перед Россией! Спасибо за то, что ты веришь в меня и нашу победу над врагом, - проникновенно произнес Николай и трижды облобызал графа.

- Да полно тебе, государь - с укоризной ответил Ардатов. - Разве один я всё это сделал? Только вместе с солдатиками да матросами, с господами офицерами и генералами. Как говорится, всем миром.

В этот день Ардатов ещё долго гостил в Петергофе, разговаривая с императором о планах на будущее, уточняя и подправляя тот или иной вопрос в огромном ворохе общих дел, которые непременно возникают в те моменты, когда идеи переходят с бумаги и обретают плоть. За окнами уже смеркалось, когда встреча, наконец, завершилась. Старый друг поблагодарил государя за чай и, получив от него приглашение на завтрашний обед во дворце, отбыл, оставив Николая наедине со своими мыслями.

Возвращение графа Ардатова в Петербург для российского самодержца было подобно каплям живительного бальзама, упавшим на его измученную душу. Завершающийся год был самым худшим и скверным из всех прожитых им лет, включая год мятежа на Сенатской площади. Если, вступая на царствование, Николай был полон надежды и веры в свои силы, в его груди клокотал вулкан стремлений и желание действовать, то теперь настроение императора было полностью противоположным тому, что было.

Достигнув периода возрастной политической зрелости, он как бы подводил итоги своего пребывания на вершине власти, оценивая себя куда более жестче и беспощаднее, чем это делали его недоброжелатели. Постоянно находясь в действии, а не в праздном времяпровождении, император сумел многое свершить на благо своей страны, при этом так же допуская много ошибок и просчетов, которых, по правде говоря, было гораздо меньше, чем благих дел. Царствование Николая с полным основанием  можно было бы считать удачным, если бы не последняя война.

Желая превзойти всех своих предшественников на троне, стремясь прибавить к владениям России Босфора с Константинополем, он сам организовал конфликт с турецким султаном и жестоко просчитался. Полностью доверяя суждениям своего канцлера, император сделал все, чтобы получить против себя самую сильную и агрессивно настроенную европейскую коалицию.  Теперь же к своему изумлению и ужасу, он воочию увидел все свои просчеты и недостатки по созданию огромной бюрократической машины, звенья которой вместо отлаженной работы, зачастую крутятся в холостую.

Все эти просчеты, долгое время умело скрываемые армией чиновников в мирный период, в один момент вылезли наружу во время войны. Николай стоически пытался держать удары судьбы, виня во всем случившемся только одного себя, а не дурных советников, подтолкнувших его к ошибочным действиям. В глубине души он сознавал, что многое ещё можно исправить, но для этого нужна была стальная воля, подобная той, что была в начале царствования. Хорошо понимая это умом, Николай продолжал терзаться сомнениями в правильности своих суждений. Обжегшись на молоке, он старательно дул на воду.