Сообщение графа Кавура было с благодарностью принято русским посланником со всеми подобающими тому дипломатическими этикетами, хотя к этому моменту выход Сардинии из войны, уже не имел большого значения.
Глава IV. Умиротворение Парижа.
Весь Париж, вся Франция, да и вся Европа, затаив дыхание, следили за состояние здоровья раненого императора. Сводки о здоровье французского монарха ждали с куда большим нетерпением и интересом, чем известия с других концов света. Каждое официальное коммюнике о болезни Наполеона проходило через руки графа Морни, который самым тщательнейшим образом выверял каждое слово этого документа. Да и как его не выверять, если малейший намек на ухудшение здоровья императора мог спровоцировать падение ценных бумаг на парижской бирже.
Стремясь сохранить сведения о состоянии императора в тайне, Морни специальным указом приравнял их к государственной тайне, со всеми вытекающими из этого последствиями. На время болезни Наполеона, его личному врачу был категорически запрещен выход из дворца, а с тех специалистов, что по требованию доктора приглашались на консультацию больного, брались расписки о не разглашении.
Подобное поведение брата императора была вызвана тем, что к уже имевшимся болячкам монарха присоединились новые заболевания. На четвертый день с момента покушения, у Наполеона появились сильнейшие боли в пояснице. Срочно собранный врачебный консилиум диагностировал у монарха камни в почках и назначил самое передовое по тем временам лечение. Для снятия болей эскулапы прописали больному настойку опия, которую он принимал вместе с сидячими ваннами по несколько раз в день. Все это очень плохо сочеталось с лечением уже имевшихся болезней и потому, дела императора шли на поправку не столь быстро, как того хотелось.
Оказавшись по воле судьбы в роли регента, граф Морни с достоинством нес на своих плечах тяжкий груз по управлению государством. Он учтиво обходился с банкирами, знатью, военными и дипломатами, прибывавшими во дворец Тюильри непрерывным потоком. Для всех них у регента находилась улыбка и доброе слово, которое должно было убедить визитеров в хорошем положении дел империи и скором выздоровлении августейшей особы.
Но и за стенами дворца, графа досаждали толпы любопытных, что сильно утомляло Морни. Вскоре на одном из светских приемов на вопрос одного несносного журналиста о состоянии здоровья монарха, он с улыбкой ответил, что согласно заверениям врачей больной больше жив, чем мертв. И в доказательство своих слов пообещал устроить встречу императора с членами столичной мэрии.
В назначенный день и час посланцы французского народа были проведены в малую дворцовую столовую, где их уже ждал Наполеон. Сидя за обеденным столом в простом платье, монарх учтиво приветствовал своих посетителей. Освободившись на время от сильных болей и удобно устроившись в кресле качалке, монарх довольно бодрым голосом начал беседу со своими подданными.
Перед встречей граф Морни в доверительной беседе обговорил с посланцами мэрии, какие темы можно обсуждать с императором, дабы не нанести вред его здоровью излишними волнениями. Депутаты с пониманием отнеслись к его словам, и хитрый царедворец засел за составление возможных ответов монарха своим подданным.
Стоит ли удивляться, что беседа между императором и членами мэрии протекала на редкость легко и непринужденно. На каждый вопрос своих визитеров император отвечал быстро и без особых задержек, что очень радовало парижан. Венцом этого общения стало обращение членов мэрии к императору с просьбой о выделении средств на ремонт Пантеона, находившегося в бедственном положении. Едва эти слова были произнесены, как Наполеон потребовал от Морни перо с бумагой и тут же написал министру финансов записку, в которой приказывал отпустить все нужные средства для сохранения исторического наследия французского народа в должном виде.
Вслед за этим император так же подписал заранее приготовленный Морни указ о предоставлении льгот французским виноделам, а так же утвердил наградные списки новых кавалеров ордена Почетного легиона.
В этот же день все детали этой встречи достоянием гласности и весь Париж, а затем и вся Франция принялись восторженно их обсуждать. Подобно камню, брошенному в пруд, эта встреча породила в народе массу всевозможных слухов, облекших правду в причудливую одежду домыслов. Одни говорили, что на встрече император был добр и весел и то и дело попрекал медиков, против его воли принуждают сидеть в больничном кресле. Другие утверждали, что монарх твердо обещал депутатам в скором времени появиться перед народом на дворцовом балконе, а самые горячие головы с пеной у рта доказывали, что император собирается присутствовать на параде в честь очередной годовщины победы под Аустерлицем.
Когда министр внутренних дел сообщил на регентском совете донесения своих агентов, то его слова вызвали у высоких сановников неподдельную радость и восторг. Все ликовали от одержания этой маленькой, но очень важной победы, способствовавшей объединению французов в одно единое целое в столь трудный для страны момент. Все были рады, но только не творец этого успеха, граф Морни.
В то время как члены совета улыбались и радовались докладу министра, в сердце графа царила печаль, порожденная поступавшими от французской армии известиями из Крыма. Отрезанный от родины в результате блокады черноморских проливов, генерал Пелесье рисовал безрадостные картины существования своей армии под Севастополем.
Нет, в полученных письмах не было ни капли страха или уныния. Пелесье был полностью уверен, что французская армия сможет дать достойный отпор неприятелю, если вдруг он предпримет штурм союзных позиций на Сапун горе. Он так же был уверен, что благодаря ранее полученным припасам армия сможет продержаться до весны и дождаться деблокады проливов. Однако генерал очень опасался вспышки новой эпидемии инфекционных болезней, которые, как правило, начинались с наступлением холодов. Но, самая главная тема, неизменно поднимаемая Пелесье во всех его посланиях, была целесообразность продолжения войны.
«Весь план нашей кампании против русских полностью провален. Севастополь не взят, Крым полностью в руках неприятеля и не о каком возрождении татарского ханства не может быть и речи – писал Пелесье в своих донесениях императору доставляемых в Париж окольными путями через Варну и Вену. – Британия основательно увязла в подавлении восстания сипаев и вряд ли сможет на будущий год вернуть под Севастополь свои полки. Итальянские соединения очень ненадежны и воюют исключительно из-под палки. Что касается турков, то после объявления перемирия султана с русскими они отказываются воевать и от открытого бунта их удерживает только наши штыки. Все это делает совершенно невозможным выполнение главной задачи этой войны – похода в глубь России, к Воронежу».
Чем больше граф Морни читал донесения генерала, тем лучше понимал всю сложность и опасность положения французских войск оказавшихся под Севастополем один на один с русским медведем. Дипломатические шифровки, приходящие в Париж со всех концов Европы рисовали ту же безрадостную картину. Турецкий султан не желал слышать о продолжении войны с гяурами, австрийцы были полностью нейтрализованы совместными действиями пруссаков и русских, а сардинского короля интересовали исключительно события, происходящие в северной Италии.
Сложив воедино все узоры этой сложной мозаики, граф Морни все больше и больше убеждался в необходимости скорейшего заключения мира с русским императором. С подобным предложением регент уже не раз обращался к Наполеону в своих беседах, но французский монарх был абсолютно глух к словам разума. Даже оказавшись на больничной койке, он не желал ничего слышать о прекращении войны с Россией. Каждый раз, когда Морни докладывал ему о сложном положении французской армии под Севастополем, Наполеон отвечал, что это всего лишь временные неудачи, и на будущий год, собравшись силами Франция, не только прогонит русских с Босфора, но возьмет Севастополь и обязательно отторгнет от России Крым.
