Сознание медленно возвращалось к Михаилу Павловичу, вместе с тупой болью пульсирующей  по всему телу. Особо нестерпимо болела голова. Словно какая-то зловредная птица, своим крепким клювом методично стучала по черепной коробке графа, не ведая к нему ни жалости, ни сострадания. Ардатов ещё не успел разомкнуть налитые свинцом веки, как над его ухом прогремел радостный мужской бас: – В себя приходят, ваше благородие!

  Звук голоса принес графу новую порцию невыносимых мучений, что заставило Ардатова болезненно поморщиться, и с огромным трудом раскрыть затекшие глаза.

  Первое что увидел чудным образом оживший Михаил Павлович, это было бородатое лицо ротного фельдшера склонившегося над ним, и озирающий графа со смешенным чувством тревоги и радости.

 - Слава богу!– откуда-то сбоку раздался облегченный голос майора Ширинского, и не прошло и секунды как, бесцеремонно оттеснив в сторону эскулапа, перед Ардатовым возник образ его адъютант.

- С победой вас, Михаил Павлович! Враг полностью разбит и позорно бежал с поля боя! Стамбул в панике! Ждут, что мы ворвемся в город с часу на час! Так нам греки донесли – торопливо выпалил Алексей, а затем  тихо добавил – Принимайте командование ваша светлость.

  От этих слов, у обрадовавшегося было графа, сразу похолодело на душе и противно заныло сердце.

- Где генерал Муравьев? – спросил граф, осторожно поворачивая голову из стороны в сторону.

- Убит! – коротко ответил Ширинский и от его слов сердце Ардатова заныло с удвоенной силой.

- Полковник Шварценберг?

- Ранен, но доктор говорит к утру преставиться.

- Полковники Розен, Трухин, Москалец? – стал перечислять Ардатов командиров русского десанта.

- Двое убиты, один ранен, тяжело. Михаил Павлович, из всех штаб-офицеров в строю остался только я и подполковник Львов. Все остальные либо ранены, либо убиты – уныло доложил своему командиру Ширинский.

- Плохо дело, Алексей Николаевич – подытожил Ардатов – а со мной что?

- Вот как раз с вами все в порядке Михаил Павлович. Фельдшер говорит у вас только две пулевых контузии. Одна в область сердца, другая в голову, а все остальное цело – адъютант на секунду замолчал, а затем смущенно добавил – вас в свалке сильно помяло.  

- Ладно, бывало и хуже – тяжко молвил Ардатов, с трудом поворачивая на жестком ложе, своё основательно истоптанное солдатскими сапогами тело, а затем приказал фельдшеру и Ширинскому – Помогите, как мне подняться, раз все нормально.

  Едва только заботливые руки товарищей приподняли графа, как боль с удвоенной силой стала раскалывать голову раненого, а к горлу мгновенно подкатил тугой ком, грозя в любой момент вывернуть наизнанку генеральские внутренности.

  С большим трудом Ардатов смог справиться с этим неприятным ощущением и едва только ему стало легче, сразу прибег к старому солдатскому средству.

- Водки! – властным голосом потребовал Ардатов и требовательно толкнул рукой фельдшера державшего его. Медик вначале заколебался но, столкнувшись с решительным взглядом генерала, нехотя принес требуемое «лекарство».

  Эскулап был в корне не согласен с подобным видом лечения и в душе очень надеялся, что Ардатова непременно вырвет, однако этого к его огромному огорчению не случилось. Вопреки всем канонам медицины, «божественная жидкость» благополучно попала в желудок и незамедлительно стала оказывать свое «лечебное» действие.

- Что с головой? – спросил фельдшера Ардатов, на минуту прикрывая тяжелые веки.

- Касательное ранение мягких тканей и возможна трещина кости, ваше превосходительство. Так что вы не сильно-то головой вертите. Не ровен час, какие-нибудь осложнения могут возникнуть – посоветовал медик, но граф пропустил его совет мимо ушей.- А, что с сердцем? Что это за контузия такая?

  Вместо ответа фельдшер нагнулся над столиком и осторожно протянул Ардатову маленький предмет. При скудном освещении палатки Михаилу Павловичу понадобилось довольно много времени, чтобы узнать в покореженном пулей предмете образок святой Софии, которую ему подарила императрица во время их последнего прощания.

- Значит, все-таки отвела пулю святая заступница – медленно произнес Ардатов и на его глаза, набежала непонятно откуда взявшаяся слеза. Впрочем, быстро пропавшая. В этот момент граф никак не имел право на простую людскую слабость.

- Да, а как там моряки? Как Нахимов? Все ли целы? – спросил у адъютанта Ардатов, с трудом поднимаясь на ноги опираясь на плечо князя.

- Там тоже полная виктория, Михаил Павлович. Наши корабли все целы, хоть и побиты изрядно. А вражеские корабли потоплены все до одного. Даже паровые корветы! Представляете – радостно отрапортовал Ширинский – вот только…

- Что только!? Не тяни князь! – рыкнул Ардатов, чуя искореженным своим нутром новую гадость, и не ошибся.

- Адмирал Нахимов преставился. На теле ни одной царапины. Говорят, сердце не выдержало – произнес Ширинский.

- Как это сердце не выдержало!? Не мог он в такой момент от сердца преставиться. Что за чушь собачья! – гневно крикнул Ардатов и в один момент головная боль, немного заглушенная водкой, с новой силой, атаковала генерала.

- Может, ваше превосходительство. Сердцу человеческому ведь все едино, война идет или мирное время. Махонькое оно, – с достоинством проговорил фельдшер и, видя, что его слова не убедили Ардатова, продолжал.  - Один человек несет столько, сколько положено. Другой сколько сможет осилить. А Павел Степанович видно взвалил на себя столько, что и троим, не поднять. Вот бедняга и надорвался.

- Ладно, философ. Надо дело делать – нарочито грубо сказал граф, не желая признавать правоту суждений эскулапа. Стиснув от боли зубы, он стал натягивать на себя простреленный вражеской пулей мундир.

- Подождите ваше превосходительство. Нельзя вам в таком виде идти – запротестовал адъютант, но Ардатов резко оборвал его.

– Именно в таком виде, мне и следует сейчас идти к моим солдатам, Алексей Николаевич. Именно в таком.

  Ширинский ничего не понял в рассуждениях своего командира, но спорить не посмел, и осторожно поддерживая Ардатова, вывел его из палатки, одновременно рассказывая ему подробности сражения.

  Его слова не сильно радовали Михаила Павловича. В сражении за турецкую столицу более двухсот русских солдат погибло на поле брани и вдвое больше, получили ранения. При этом как среди первых, так и среди вторых, было большое число офицеров. Графа ничуть не тронули слова Ширинского о том, что только одних убитых французов с англичанами было насчитано свыше шестисот человек. Количество же убитых турков не поддавалось подсчету. Широким ковром павших тел они, усыпали обе стороны ручья Али-бей-су, и одного взгляда было достаточно, чтобы понять, сколь огромны их потери.

- Никак не меньше тысячи человек, а то и все две – уверенно произнес Алексей и с этим утверждением, было трудно спорить. Столь густо лежали на земле недвижные тела солдат султана.

  Стоя у подножья Козьего холма, Михаил Павлович внимательно осматривал поле сражения, и увиденная им картина не приносила радости в его душу. При виде погибшей на склоне холма батареи, лицо графа напряглось, а желваки заходили ходуном.

- Не казните себя так, Михаил Павлович. Ведь это война – сочувственно сказал Ширинский, видя состояние Ардатова – не будь у нас винтовок, число наших потерь было бы гораздо больше.

- Да ты прав. Винтовочки пруссаков очень помогли одержать нам сегодняшнюю победу, но и о своих ошибках забывать не стоит – холодно молвил граф, коря себя в душе о том, что неверно угадал планы неприятеля. Находясь на своей земле, враг мог позволить потерять сколько угодно своих людей. Для оторванного от дома Ардатова, каждый из его солдат был на вес золота.

  Солнце уже поднялось из-за горизонта, и его первые золотистые лучи озарили ужасное поле брани. Глянув еще раз на неподвижные людские тела, распростертые на земле, Михаил Павлович отвернулся и приказал адъютанту построить поредевшие полки.