Исполнить завещание латыша удалось не сразу. Над Сибирью властвовал тогда Колчак. Попал Ойуров к красным только в декабре 1919 года, когда в Якутске свергли власть белых. С тех пор в составе революционных войск он прошёл немало дорог.

Как отговаривали его товарищи из Якутска от этой рискованной поездки, но уступили всё же. Он хотел скрытно пробраться в окружённый отряд Строда, передать распоряжение командования, поддержать осаждённых. Под видом возчика ему удалось пробраться в Сасыл Сысы, и, может, всё получилось бы, но его послали в лазарет доставить раненого офицера, а там случилась неожиданная встреча с поповной. К несчастью, та узнала его, хоть он сделал всё, чтобы изменить свою внешность.

По привычке Ойуров опустил руку в карман за трубкой, но обнаружил вместо неё кусок лепёшки. Трубку отняли у него при обыске.

Подошёл, кажется, твой чёрный час, Ойуров. Сомнительно, что ты вырвешься из лап этих оголтелых бандитов. Но что твоя жизнь? Хоть трижды умри, но сделай так, чтобы Чычахов остался вне подозрений, если ты не предотвратишь опасность его разоблачения, то грош тебе цена, это будет равносильно предательству. Пораскинь-ка умом, Ойуров, не отыщется ли какая лазейка, не появится ли хоть малый из малых шанс выбраться из этой западни. Эх, если бы Томмот признал тебя там, на дороге, расстреляли бы тебя, Ойуров, и на том бы ниточка оборвалась… Завтра в Амге Валерий Аргылов увидит тебя, и конец… Провал задания, смерть этого парнишки будут на твоей совести, Ойуров. Нет, Валерий ни за что не должен видеть тебя: ни живого, ни мёртвого.

Так, обращаясь сам к себе, размышлял Ойуров и машинально, не чувствуя вкуса, жевал, отламывая по кусочкам, остывшую лепёшку.

…Наружного постового не было. Томмот вошёл в амбар и засветил спичку. Седло с потником, на счастье, нашлось сразу же, оно лежало рядом в углу и оказалось ещё довольно прочно. Зато немало пришлось пошарить и сжечь спичек, чтобы в длинном ряду деревянных крюков на стене отыскать уздечку с обротью. Подхватив и то и другое, Томмот вышел на баз, где три коня похрустывали сеном, а четвертый, сытый, тёрся шеей о кол изгороди.

Томмот поймал этого сытого, оседлал, вздел уздечку, вывел с база и привязал к изгороди с дальней стороны, ближе к лесу.

— Почему не на посту? — накинулся он на молодого солдата, войдя в юрту и застав его там. — Полковник послал меня проверить вас.

Молодой солдат нехотя поплёлся к выходу. Томмот подал пожилому солдату кусок мяса, протянул бутылку.

— Чай кончился. Придётся тебе запивать этой жидкостью.

— Спасибо! — Солдат засуетился, не помня себя от радости.

— Полковник велел мне допросить арестованного…

— Сюда! Сюда! — солдат услужливо распахнул дверь в закуток и замешкался. — Э-э, — наконец протянул он, не зная, как обратиться. — Мне бы сходить по надобности…

— Иди! — отмахнулся Томмот и повернулся к Ойурову. — Ну, долго ты будешь стоять так, прикусив язык? Говори!

Когда солдат вышел, Ойуров спросил:

— Зачем ты здесь? Мой приказ тебе не передали?

— Передали… Но меня действительно послал полковник. За хотоном, возле скотного выгона, приготовлена осёдланная лошадь. Караульному принёс спирта. Молодого Кыча уведёт в дом и даст вам знать. И вот это…

— Знают ли, что они твои?

— Нет, никто не знает. Свой пистолет у меня — вот, — Томмот протянул Ойурову пистолет и нож. — Как вы попали сюда, Трофим Васильевич?

— Известно как: по дороге. Твои сведения поступают, спасибо… Ты должен по-прежнему оставаться здесь и быть вне подозрений. Задача остаётся прежней. В случае изменения задания тебе сообщат или прямо из Якутска, или через Чурапчу. В Чурапче вместо меня остался Вишняков.

— Вишняков?

— Да. Тот, с которым ты вёл на расстрел Аргылова.

— Понял. — Томмот тронул Ойурова за рукав. — На вас донесла поповна?

Ойуров нахмурился.

— Это теперь уже не важно. Я постараюсь в ночь ускользнуть отсюда. Если же не удастся… Слушай, убьют меня здесь — постарайся мой труп убрать подальше отсюда, да пусть чем-нибудь забросают… Аргылову на глаза я не должен показаться даже мёртвый — это будет и твой провал. Если вырваться не удастся, то всё равно в слободу быть привезённым живым мне никак нельзя. Я добьюсь, чтобы меня убили в пути. Мой труп и в этом случае упрятать! Понял?

— Понять-то понял…

— Говори. Времени у нас нет.

— Трофим Васильевич, завтра…

— Ну?!

— Меня…

— Да говори же!

— Полковник говорит, что я должен… завтра расстрелять…

— Кого, меня?

— Трофим Васильевич, пусть что угодно…

Ойуров схватил Томмота за грудки и притянул к себе:

— Расстреляешь! Ты меня расстреляешь даже тогда, когда этого от тебя не потребуют. Живым в слободе мне быть нельзя. Если не убьют при попытке к бегству, я стану проклинать тебя, и ты меня пристрели. Скажешь, что не выдержал оскорблений.

— Трофим Васильевич!

— Это приказ!

Успокоившись, Ойуров положил руку Томмоту на плечо:

— Знаю, тяжёл этот приказ. Но ты его выполнишь! Смерть — она ведь простая вещь, вроде как бы расстались на время… А если не от чужой руки, а от своей — без мучений…

В слабых отсветах камелька между жердинами перегородки Томмот разглядел в глазах Ойурова мольбу — то, чего не видел в его глазах никогда.

— Прошу тебя…

— Выполню… Трофим Васильевич.

— Томмо-от…

В звуке имени своего услышалась Томмоту ласка матери. Только мать звала его по имени так тепло.

Чтобы не показать лица, Томмот склонил голову. Ойуров приподнял его голову за подбородок пальцем.

— Повесил нос? Нет, ты погоди меня хоронить раньше времени! Не думаешь ли ты, что при расставании с жизнью я стану лить слёзы? Конечно, нет существа, которое желало бы себе смерти, но мне легче, чем многим — я ни в чём не раскаиваюсь. Мальчик мой, родиться вновь, прожить повторно и исправить прежние ошибки нам не дано. Ты ещё молод. Будь счастлив. Кыча — хорошая девушка. Пусть и она будет счастлива. Оба… Если умру, первенца — сына назовите моим именем.

— Трофим Васильевич!

— Будет! Всё будет — и любовь, и радость победы. Веришь мне?