— Храбрый парень… Во время побега застрелил двух красных.

— Вижу, что храбрый, рысью смотрит. Ну, ладно! Садись, рассказывай.

В низком, тесном для стольких людей и шумном от всеобщего говора помещении было не резон особо распространяться, поэтому Валерий вполголоса и кратко рассказал, как доехал до Якутска, с кем встречался, чего сам добился, как был схвачен и как убежал. Кажется, были названы многие имена. Делая безразличный вид, Томмот прислушивался в оба уха, но разобрать ему удалось немногое. Затем Артемьев стал задавать вопросы, опять-таки упоминая имена людей и называя адреса, а Валерий отвечал.

Услышанным Артемьев, видимо, остался недоволен: обеими ладонями враз он хлопнул себя по коленям.

— Мда… Не думал, что обернётся таким образом. Тебе, конечно, лучше знать — сам съездил. Хотя многое из того, что ты рассказал, мне уже известно.

— И я такого оборота не ждал. В Якутск я ехал с другими представлениями.

— Да-а… Кажется, в этом среднем мире нет существа ненадёжнее человека! — Скрюченным пальцем Артемьев провёл по волосам от лба к затылку и этим же пальцем злобно погрозил кому-то: — Ну, по-го-дите!

— Какая тут обстановка? — осмелился спросить Валерий.

Рассчитывая на доверительность, он и спросил доверительно, как спрашивают о вещах тайных, ушам посторонним не предназначенных. Но Артемьев против всякого ожидания провозгласил во всеуслышание:

— Эти верзилы воевать разве умеют? Напасть на спящих и убежать, поджав хвост, как побитые щенки… Наложили полные штаны — и дёру! А ведь называются генералами, полковниками!

Томмот притих, ожидая, что сейчас что-то должно произойти. Но ничего не произошло. То ли Артемьев рассчитывал, что из русских по-якутски никто не понимает, а якуты, знающие русский, не выдадут, то ли его власть и независимость были уже столь значительны?

— План красных — это правда?..

— Не иначе! — обиделся на вопрос Валерий. — Доложил командующему.

— Понятно теперь, почему он так спокоен, когда ему говоришь об отрядах из Якутска! — И стукнул себя кулаком по колену. — Рассказывать ему об этом не стоило!

— Как же я мог скрыть, когда был отправлен с таким заданием?

— Перед тем как сказать, надо переварить — что сказать, как сказать и для чего сказать. Вот тут переварить! Тут! — Артемьев постучал себя по лбу.

— Всё равно бы из нас вытрясли. Только мы появились, схватили, принялись избивать — и вызнали.

Артемьев глянул на синяки и ссадины Томмотовой физиономии и понимающе усмехнулся.

— Сидим! Ждём, когда Строд сдастся! Дураки…

— Они решили сдаться?

— Сомневаюсь! А вот командующий со штабными шишками — эти нисколько не сомневаются. У красных, дескать, нет другого шанса на спасение. Да как же это они, разгромленные и прогнанные через всю Сибирь, до сих пор не уразумели — кто такие большевики! Они будут стоять на краю могилы — и не уступят!

«Вот в этом ты несомненно прав», — подумал Томмот одобрительно.

— Так сказать им это!

Артемьев многозначительно постучал костяшками пальцев по чурбаку, на котором сидел.

— Вон тот, — кивнул он в сторону Пепеляева, — с утра послал красным ультиматум с предложением сдаться. Так Строд передал, дескать, единолично он решить не может и просит прекратить бой до четырёх часов дня, чтобы обсудить наш ультиматум с отрядом. Вот мы сидим и ждём. Уверен, что красные не митингуют, а укрепления строят. Эх, ворваться бы сразу да передушить их как утят! Эта хитрая лиса Строд уже выскочил из моего капкана, обошёл стороной нашу засаду. Чует сердце, обведёт вокруг пальца и на этот раз. Ну, ждите, простофили, ждите!.. Вроде той собаки, которая приняла луну за масленую лепёшку и дожидалась, чтоб луна упала ей в пасть. Ждите! — Он вынул из кармана часы. — Осталось двадцать минут.

Сам того не желая, Артемьев подал сигнал: вслед за ним и другие стали вынимать часы. От минуты к минуте становился всё тише говор, пока не умолк совсем, всё гуще становилось облако табачного дыма, студенисто шевелившееся над головами сидящих, всё более отчётливо в тишине слышался гул огня и треск поленьев в камельке. Невольно прислушиваясь, все, как по команде, поворачивали головы в сторону двери, едва там слышалось какое-либо движение. Пепеляев сидел, подперев лоб одной рукой и барабаня по столу пальцами другой. Полковник Леонов в который уже раз доставал из полевой сумки какую-то бумагу, перечитывал её, прятал и вновь доставал. Вишневский с виду дремал, навалившись спиной на стену. Полковник Суров без конца звякал своими шпорами без всякой нужды, раздражая всех этим звяканьем. Василий Борисов бездумно глядел в окно, ничего не видя там за сплошным толстым слоем льда. В углу унимала ребёнка мать — хозяйка дома.

Внезапно тяжкий кулак, как молот, грохнул об стол.

— Всё! — с часами в руке стремительно поднялся Суров.

— Да! А их нет! — вслед за Суровым вскочил полковник, высоченный, светловолосый, с продолговатым лицом.

Томмот догадался, что это был Рейнгардт, взявший штурмом Амгу.

— Спокойствие! — подал голос Пепеляев. — До Сасыл Сысы две версты. Ещё пятнадцать минут.

Офицеры послушно сели на прежние места в прежних позах, но теперь беспокойство охватило и самого Пепеляева.

— Поручик, взгляните.

— Слушаюсь!

Адъютант вышел и скоро вернулся.

— Никого нет.

Пепеляев поднялся, вялым взмахом руки разрешил сесть остальным, тотчас вскочившим на ноги вслед за ним, и принялся ходить взад-вперёд, неслышно ступая в мягких курумах.

— Идут! — просунул голову в дверь и тут же скрылся постовой солдат.

— Вот, вот… — неопределённо пробормотал Пепеляев, как бы подводя итог своим ожиданиям, и остался стоять там, где остановился, — перед камельком.

Все повернулись к двери.

Ввалился дородный, широкий в кости офицер и, сдвинув вниз с лица толстый шарф, доложил:

— Брат генерал. Парламентёр…

Не дослушав доклада, Пепеляев приказал:

— Введите!

Ввели красноармейца с завязанными глазами. Офицер озябшими пальцами безуспешно пытался распутать узел, но подскочивший поручик оттиснул офицера и быстро снял повязку.