Женившись по расчету на последнем курсе, Сапог после получения диплома пристроился в один околонаучный исторический журнал, в котором стал работать непонятно кем. Завеса тайны с тех пор покрывала мелкой паутиной все его начинания — он начал печатать небольшие рассказы, напоминавшие юморески на производственную тему в заводских малотиражках где-то за Уралом. Со временем он переполз через хребет поближе к Москве, пока наконец-то не взял столицу, скорее осадой, чем приступом, подарив ей в качестве медали за оборону изысканную повесть о глубоком конфликте между совестью и производительностью труда. Повесть он посвятил, не любимой маме и не жене, а директору трубопрокатного завода, герою труда, орденоносцу, который так расчувствовался, что проникся — вторую повесть они сваяли уже в соавторстве. Благодаря паровозу, бери выше — линкору в лице директора, творение дуумвирата тиснул журнал подведомственный ЦК ВЛКСМ и авторы обзавелись двумя куцыми премия от комсомола и профсоюзов соответственно, название коих сгорело в топке времени.
Сам я произведения Петруччо не читал, но Танька, вращавшая одним местом в кругах близких к культурной тусовке, утверждала, что повести получились ничуть не хуже остального бурного потока и даже выделялись на общем фоне углубленным знанием всего технологического процесса изготовления труб большого объема.
— Вопросы проката труб стоят не ребром, а раком. И бьют не в бровь, а в зад. Главный герой мечтает изменить эту порочную практику с помощью секретаря парткома Глебова и молодой нормировщицы Лены Кузявиной или Пузявиной, не помню точно, — так прокомментировала последнюю повесть беспардонная Татьяна.
Став более менее на ноги Петруччо решил развестись, точнее избавиться от нелюбимой жены, взяв в качестве образца для подражания увиденный по телевизору фильм «Развод по-итальянски». Идя по стопам разорившегося барона, он с присущим ему талантом изменил сюжет, перекроил концовку, взамен шашечной двухходовки, разыграв королевский гамбит. Сапог познакомил директора со своей половиной, всячески потворствовал их взаимному притяжению и вместо роковых выстрелов итальянского ревнивца удачно сбыл изменницу с рук, убив тем самым двух зайцев — его по собственной инициативе бросили жена и соавтор, став счастливой парой. Петруччо остался с обоими в прекрасных отношениях, но в присутствии новоиспеченных супругов смеялся с оттенком печали и грустил лицом, культивируя в них комплекс вины.
Ненавистники, убежденные в злодейском начале Петькиной улыбки, получили наглядное подтверждение собственной правоты, любившие Петруччо, даже не пытались с ними спорить, придерживаясь иного взгляда на любовную катавасию. История хоть и получилась в шекспировском духе, но все действующие лица остались целы и чрезвычайно довольны результатом. В самом деле, кому было бы лучше, если бы три человека разругались в хлам и продолжали бы скакать по жизни в гордом одиночестве, отягощенные ненавистью друг к другу?
Директор завода глядя на плохо замаскированные страдания бывшего мужа и брата по перу опять проникся — он был по жизни человеком совестливым — и предложил себе на замену в виде бонуса приятеля по охоте, генерал — майора милиции в отставке, большого любителя рассказывать байки из полной опасности жизни сотрудников правопорядка. Петька поначалу упирался, как мог, но, исповедуя принцип оставаться со всеми в хороших отношениях при любом раскладе, согласился поохотиться в узком кругу, где их и представили друг другу за костерком под коньячок. Генерал, хоть и пересыпал свою речь штампованными кирпичами из воинского устава, оказался приятным в быту малым, не лишенным литературного начала. И дело пошло. Генерал стал не то чтобы линкором, а флотилией, армадой кораблей разнонаправленного курса, сметающих все на своем пути. Они взяли один псевдоним, представившись братьями, выбрали главного героя средних лет, конечно же, следователя, но шагнули чуть дальше, наградив его не только неординарной внешностью, но и выходящим за привычные рамки характером. К тому же, герой, следователь по фамилии Неровный, по ходу книги частенько прикладывался к бутылке не только во время отдыха. В профильном журнале к генералу относились с вполне понятным пиететом и, слегка поморщившись, напечатали оба романа. Генерал уже хлопотал о премии, но переговоры зашли в тупик, высокие стороны никак не могли сойтись на степени — предлагали третью, он соглашались только на первую, проявляя неуступчивость в полной мере.
Но тут случился конфуз. В издательстве, точнее в редакции детективной литературы, завернули оба романа, так как герой явно не соответствовал высокоморальному облику советского следователя. Не только завернули, но и заняли при этом глухую оборону, а на давление генерала ответили еще жестче — стукнули на него куда следует, приложив разгромные, а по сути, кляузные рецензии на романы. Авторов вызвали на ковер в высокий кабинет. Все бы обошлось мелочевкой, если бы генерал проявил смекалку и не взял Петьку с собою, объяснив его отсутствие болезнью. Но отставник был человеком чести, принципов, с которыми не расставался даже во сне, и на предусмотрительное Петькино — может не стоит, ответил — надо, потащив соавтора в логово милицейской морали. Конечно же, улыбка Сапога не только не вписывалась в интерьер кабинета с тяжелыми мрачными шторами, являясь полным диссонансом всей гнетущей атмосфере, но и послужила катализатором к гневному разносу со всеми вытекающими последствиями.
— У вас один положительный герой, да и тот Неровный, — орал начальник управления, подначиваемый Петькиной улыбкой. — Вам мало порядочных, нормальных офицеров? Почему он у вас спит с ресторанной проституткой, можно сказать, с блядью, торгующей телом за иностранную валюту?
Кончилось все довольно печально, литераторов выгнали взашей, пообещав, пока начальник управления занимает свой кабинет, они могут писать, хоть исписаться, ни одно издательство в Советском Союзе их не напечатает.
Пришедшая, как ревизия, неожиданная перестройка внесла значительные коррективы не только в планы приунывших соавторов, но и разительную перемену в первоочередные задачи отвергавшего их с порога издательства. Петруччо на пару с Генералом внезапно оказались пострадавшими от советской власти, ухватились за формулировку и махали ею как жупелом направо и налево. Самое смешное — как ни верти, это было истинной правдой. Сапог решил не останавливаться на достигнутом — он проплатил откровенную беседу известного журналиста с бывшим милицейским чином, смытым волной кадровых перестановок, в которой тот покаялся в зажиме талантов и лично попросил прощения у опередивших время Петруччо и Генерала. Интервью появилось в центральной прессе, наделало такого шуму, что можно было смело выставлять кандидатуру одного из соавторов в депутаты.
На столь духоподъемной ноте братья Кедровы издали еще девять романов с опером Неровным, матеревшим от книги к книге, но тут страну захлестнула волна переводных детективов. Генерал хотел было уже прикрыть лавочку и уйти на заслуженный покой, тем более, что кубышку считал набитой доверху — романы братьев расходились сумасшедшими тиражами — но Петруччо смотрел далеко за горизонт и решил замутить издательство. Поначалу дело шло почти безнадежно, и тут Петруччо опять выкинул фортель. Союз писателей СССР раскололся на три независимых и ненавидевших друг друга союза, чем не преминул воспользоваться Петька — он вступил сразу в три.
Время было суматошное, история буквально гуляла по улицам, привечая одних, отказывая другим, поэтому Петруччино членство во всех союзах раскрылось только через полгода, и его с треском выперли отовсюду. Петька совсем не унывал и на всех писательских углах с посиделками объяснял, что в один союз он вступил по убеждению, то время как в остальные записался лазутчиком, с целью пошпионить во благо русской литературы. При этом он темнил, привычно улыбался и что самое главное, имен не называл.
Поразительные вещи иногда происходят в жизни — в писательской среде, раздираемой конфликтами, нешуточно задумались и озаботились вопросом, усердно педалируемым Петруччо, а в какой же союз он вступил по зову сердца? Маэстро, туш — с модным, но несерьезным писателем предельно осторожно, тайно, дабы не вызвать у неприятеля даже намека на подозрение начали вести переговоры сразу все три враждующие союза. Поначалу просто с целью выведать предпочтения Петруччо — он стал, сам того не желая, лакмусовой бумажкой для отделения истинного от ложного, тем самым неуловимым Джо, который вроде бы никому на хрен не сдался, но вот так, за понюшку табака отдать его в чужие руки грязных оппонентов обидно до слез. Может быть по первости никаких переговоров не было и в помине, а сам прохвост распускал слухи об их наличие, точно не известно, но вполне допустимо — Петькина фантазия не ведала границ.
