Лишь в ноябре советское руководство сочло возможным и своевременным вступить в военный конфликт, сохраняя наше участие в строжайшей тайне. До этого на Генеральной ассамблее ООН СССР предлагал квалифицировать события в Корее «как внутреннюю борьбу, внутреннюю гражданскую войну между двумя правительственными лагерями» и в это дело не вмешиваться. Теперь для защиты КНДР с воздуха был использован истребительный авиационный корпус советских ВВС, нанёсший американской авиации существенный урон.

После провала американо-ооновского наступления, которым планировали победоносно завершить корейскую войну, командовавший войсками Макартур предложил президенту США начать бомбардировку Китая и даже СССР с применением и атомного оружия. 30 ноября 1950 года, отвечая на вопросы журналистов о дальнейших операциях в Корее, Трумэн заявил, что будет предпринято «всё необходимое, что потребует военная ситуация», даже «включая все виды вооружения, которыми мы обладаем». Но это означало развязывание третьей мировой атомной войны.

По этой причине американцам всё-таки пришлось смириться со сложившимся на Корейском полуострове военным положением и 13 января 1951 года заявить «о нежелательности дальнейшего расширения масштабов и характера боевых действий». Это предложение было воспринято в Москве как стремление агрессивной стороны найти выход из военного тупика.

Не последнюю роль в компромиссном решении корейской проблемы сыграло, видимо, интервью с прибывшим в Москву после лечения Сталиным, опубликованное газетой «Правда» 17 февраля 1951 года. Сначала Иосиф Виссарионович изложил общую внешнеполитическую концепцию: «Не может ни одно государство, в том числе Советское государство, развёртывать вовсю гражданскую промышленность, начать великие стройки вроде гидростанций на Волге, Днепре, Амударье, требующие десятки миллиардов бюджетных расходов, продолжать политику систематического снижения цен на товары массового потребления, тоже требующего десятков миллиардов бюджетных расходов, вкладывать сотни миллиардов в дело восстановления разрушенного немецкими оккупантами народного хозяйства и вместе с тем, одновременно с этим, умножать свои вооружённые силы, развернуть военную промышленность. Не трудно понять, что такая безрассудная политика привела бы к банкротству государства». Затем Сталин напомнил о предложениях советской стороны немедленно заключить пакт мира пяти великих держав, начать сокращение вооружений, запретить атомное оружие.

Отвечая на вопросы относительно событий на Корейском полуострове, Иосиф Виссарионович сказал, что если Англия и США окончательно отклонят мирные предложения, «то война в Корее может закончиться лишь поражением интервентов». Это закономерно произойдёт, поскольку «трудно убедить англо-американских солдат», что они защищают интересы своих стран в Корее и у границ Китая. А Корея и Китай имеют право «защищать свою безопасность на своей собственной территории или у границ своего государства».

На вопрос, считает ли он «новую мировую войну неизбежной», Сталин ответил: «Нет, по крайней мере, в настоящее время её нельзя считать неизбежной». Что же касается Советского Союза, то он «будет и впредь непоколебимо проводить политику предотвращения войны и сохранения мира» [Л.12].

Всё было прекрасно в чётко и аргументировано изложенной позиции, но дело в том, что это интервью Сталин давал лишь как формальный лидер советского государства.

Как нам поведал историк Ю.Н. Жуков [Л. 12], накануне, 16 февраля 1951 года, Политбюро, собравшееся в составе: Сталин, Булганин, Берия, Маленков, Молотов, Микоян, Хрущёв, при участии Сабурова — приняло решение, коренным образом менявшее всю систему власти в стране. Сначала устанавливалось, что председательствовать на заседаниях Президиума Совета Министров СССР и Бюро этого главного правительственного органа должны были поочерёдно заместители председателя Совмина СССР Булганин, Берия и Маленков. Им же поручалось рассмотрение и решение всех текущих вопросов. А дальше говорилось то, о чём мы никогда не знали: «Постановления и распоряжения Совета Министров СССР издавать за подписью председателя Совета Министров СССР тов. Сталина И.В.»

Несколько странно звучащая последняя фраза постановления означает, что после перенесённого тяжёлого заболевания и серьёзного снижения работоспособности Сталин уже не мог в полной мере заниматься повседневной напряжённой руководящей работой, но номинально оставался главой правительства. С этих позиций теперь нам надо переосмыслить все события начиная со 2 августа 1950 года по март 1953 года, когда все партийно-правительственные решения принимались соратниками, но приписывались Сталину.

Спад работоспособности начался у Сталина ещё в феврале 1950 года, когда число его рабочих дней из месяца в месяц стало сокращаться, а количество посетителей Кремлёвского кабинета значительно уменьшалось. Конечно, он ещё продолжал участвовать в заседаниях Политбюро и правительства, проводить встречи со своими соратниками и приём посетителей на подмосковных дачах, а также в своих резиденциях на черноморском побережье Кавказа. Но со 2 августа 1950 года оперативных решений уже не принимал. Реальной властью теперь обладал триумвират, соединивший две ветви подлинной власти: государственной, представленной Булганиным и Берией, и партийной — в лице Маленкова. При этом Булганин, отвечавший за военно-промышленный комплекс, и Берия, курировавший ядерное оружие и ракетостроение, отстаивали в политике более жёсткий курс, направленный на то, чтобы не отступать перед Западом, говорить с ним с позиции силы. Маленков сохранял приверженность к более мягким международным отношениям. Следующую ступень власти занимали Молотов, Микоян, Косыгин и Каганович. В то же время авторитет, завоёванный Сталиным у советского народа и во всём мире, названный потом культом личности, был всем им необходим для придания большего политического веса принимавшимся решениям. Однако началось и некоторое ущемление достижений отошедшего отдел вождя. Так, неожиданно прекратилась публикация собрания сочинений Сталина, а практически подготовленный к выпуску сборник «Переписка председателя Совета Народных Комиссаров СССР И.В. Сталина с премьер-министром Великобритании У. Черчиллем и президентом США Ф. Рузвельтом в годы Великой Отечественной войны» задержали с изданием, и он вышел в свет только в 1957 году.

Естественно, начались кадровые перестановки, из которых отметим только возвышение по партийной линии первых секретарей Московского городского и областного комитетов партии Хрущёва, которому поручили ещё курировать Украину, и Ленинградского обкома и горкома Андрианова.

В самом конце 1950 года реорганизовали руководство МГБ, окружив министра Абакумова людьми Берии и Маленкова. Однако 12 июля 1951 года, когда с «ленинградским делом» было, вроде бы, покончено, одного из основных исполнителей этой акции министра госбезопасности генерал-полковника В.С. Абакумова доставили в особую тюрьму. Арестованный даже не был освобождён от занимавшейся им должности, и никаких формальных обвинений ему предъявлено не было. На следующий день в эту же партийную тюрьму были заключены сотрудники следственного отдела МГБ А.Г. Леонов, М.Т. Лихачёв и Л.Л. Шварцман, допрашивавшие ленинградцев. Затем «за развал работы» МГБ Абакумов был отстранён от занимаемой должности, а вслед за ним лишились своих постов и ряд его выдвиженцев. Н.Д. Горлинского вызвали в Москву и 29 июля 1951 года освободили от должности начальника УМГБ Ленинградской области, а через полгода назначили начальником Волжского ИТЛ МВД. Инициатором этого перемещения явился Хрущёв.

Хотя первопричиной снятия Абакумова, несомненно, было «ленинградское дело», дискредитацию бывшего министра начали с предъявления ему обвинений по делу кремлёвских врачей. На роль непосредственного обвинителя был определён старший следователь по особо важным делам МГБ СССР М.Д. Рюмин. Этому, по мнению сослуживцев, весьма посредственному работнику и явному карьеристу поручалось озвучить обвинения, подготовленные в особой тюрьме. Ещё 2 июля 1951 года Рюмин обратился с письмом на имя Сталина (уже находившегося не у дел), в котором указал, что Абакумов сознательно тормозил расследование дела о еврейском националисте Я.Г. Этингере, позволявшего получить сведения о вредительской деятельности врачей. При этом следствие сначала уводилось от опасного для огласки «ленинградского дела», а далее всё пошло в нужном для обвинения направлении.