Неудивительно, что в середине своего жизненного пути, при стольких нервных потрясениях, был начальник такой маленький и плюгавенький. У него постоянно непроизвольно дергался левый глаз (нервный тик— признак нервозности). И засыпал Кузя исключительно после двух стаканов снотворного, типа виски Jim-Bim, браги Шило или спирта медицинского. Оставалось загадкой, как он начальником стал. Наверное, просто закономерная случайность. А может, неукомплектованность личным составом Министерства Охраны сказалась. Но это уже не суть нашей повести.
При всей бесшабашности жизни, имелся у Кузи один значимый недостаток, из-за которого он постоянно, ежедневно, страдал: он сначала говорил, а потом уже думал. Хотя нет, просто говорил и всё. Правда, надо отдать должное, ему везло, и, кроме насмешек, в особые неприятности он не попадал, хоть и ходил по краю. Под «краем» я подразумевал некоторых сотрудников лаборатории, где данный субъект заведовал, обещавших ему лицо начистить за грязные делишки. Делишки эти душонка четырёхкратного жениха плодила с завидной, для любого военного, регулярностью.
И вот, спустя 22 поменянных стула, пришёл к нему в подчинённые новый доктор — эскулап всеобщей справедливости, выпускник моего знаменитого курса, Михалыч. Сначала их совместное существование было замечательно и безоблачно, так как Кузя ушёл в отпуск почти на 90 дней. А когда вернулся, оказалось, что товарищ наш, как и положено, списался, и служба его вышла на финишную прямую.
Кузино настроение вмиг расстроилось и потеряло нужные ноты. Он проклинал судьбу за непруху с подчинёнными и за невыполненные планы по лаборатории. Он ругался нецензурной бранью и подумывал вновь отвести душу на жене. От нахлынувших потрясений глаз начальника замигал с неожиданной быстротой, а рост уменьшился ещё на полтора сантиметра. Старая, целующаяся, язва желудка, дремавшая в нём годами, начала упорно сверлить организЬм. Открылась неустранимая изжога.
Судьба, как бы не обращая на Кузю внимания, ударила в очередной раз: Михалыч, как назло, неожиданно заболел. Заболел так сильно, что внутреннее состояние потребовало стационарного лечения. А поскольку он не любил хворать, то и в госпиталь ложиться категорически отказывался, отмахиваясь всеми руками и ногами с имеющимися на них пальцами. Но начальник госпиталя, как человек с громадным медицинским опытом и острой врачебной проницательностью, осмотрев моего товарища лично, настоятельно рекомендовал постельный режим в условиях стационара. Лёг Михалыч, нехотя, скрепя сердце (а, может и скрипя сердцем): восстанавливает силы для работы, для медицины, для самого себя, наконец.
Тем временем, начальник лаборатории походной части СРБ совсем взбесился. Бегает нервно вокруг штаба кругами, смолит одну за другой сигареты и глазом дёргает. Работа-то в подчинённом ему подразделении не сделана. Выполнить её самостоятельно он не хочет. Звездочки, видите ли, которые на погонах, мешают.
И решил Кузя потрепать нервы Михалычу. Поскольку мозгов у него не было (я сам видел результаты компьютерной томографии мозгового черепа Кузи), он не мог придумать ничего лучше, как прийти к начальнику госпиталя с устной жалобой или кляузой, или как ещё её там назвать. Суть её проста: типа Михалыч симулирует заболевание, чтобы не работать, а сотрудники госпиталя, как могут, прикрывают «несчастного» и положили его необоснованно, из солидарности. Хотя, если бы Вы открыли первую страницу истории болезни, то нашли бы там направление командира СРВ, без которого Михалыча не положили бы никуда, хоть он из кожи бы вылез ради этого. Теперь-то верите, что Кузя сначала говорит, а потом совсем ничего. Мало того, что у начальника госпиталя своих проблем куча, так ещё он же сам является сотрудником.
Удача в последний момент всё же решила улыбнуться Кузе: начальник госпиталя, заваленный документацией, не обратил на него должного внимания. А может и, наоборот, с высоты прожитых лет, решил не тратить драгоценное время на идиота.
Правда, улыбчивость госпожи Удачи словно испарилась, как только «Дырявый Подол» покинул кабинет. Не успел он переступить порог, как на него, словно Ниагарский водопад, обрушилась лавина претензий, что зря он пытался подопечного оклеветать перед лицом госпитального руководства. Это Михалыч, проходивший мимо, увидел, как Кузя в кабинет прошмыгнул (вроде после этого Кузю стали ещё и Шмыбзлей звать). Раз увидел, значит, и услышал.
Но начальник моего товарища, пойманный на месте преступления, оказался настолько удивлён, что даже не поверил на слово. Михалыч же, презиравший подлость в самом её зародыше, ругаться долго не стал и кулаками по печени не махал, а набрал главному командиру что-то вроде справедливого послания. Опять же, учитывая умение людей искажать информацию со скоростью света, привожу Вам точную копию этого обращения:
«Товарищ Командир. Настоящим докладываю, что мой начальник Кузя хочет унизить моё личное достоинство, оклеветать моё честное имя в кругу сослуживцев и вышестоящего командования.
Так, находясь на лечении, я проходил мимо двери главного врача ВМГ. Навстречу мне попался мой начальник, который шёл заступать на дежурство вместо меня. Я поздоровался с ним, как подобает офицеру и просто воспитанному человеку. Вместо ответного приветствия я лишь услышал: «косячник», чтобы оно не значило. Обескураженный таким приветствием, я остановился. Не вспомнив в Уставе ВС РФ данной формулировки приветствия военнослужащего, я пытался понять, что может значить столь необычное для меня слово.
В это время Кузя уже успел зайти в кабинет. Совершенно случайно я услышал, как он пытался оклеветать меня в глазах командира госпиталя. Не имея терапевтического или неврологического сертификата и не работая в стационаре, Кузя на глаз определил, что я симулирую заболевание, ссылаясь на смерть своего отца, и что это, вообще, пустяк и не повод для болезни. Именно это он и пытался сказать. По имеющейся у меня информации, Кузя и другим людям сообщал данные сплетни относительно меня, не соответствующие действительности.
Учитывая всё вышеизложенное, я пришёл к выводу, что Кузя — бессердечный человек, которому чуждо горе подчинённых ему людей, а интересна лишь карьера и собственные проблемы. Не имея сострадания и человеческого сочувствия, он способствовал прогрессированию моего заболевания, при нахождении меня на лечении в госпитале. Гнусная клевета из его уст разрушила в моём понимании светлое имя военно-морского доктора и убила чувство доверия к людям. Таким образом, я не в состоянии продолжать работать совместно с Кузей, и исполнять его приказания как человека, недостойного высокого звания врача. 2 февраля… 006 г».
Представляете? Угнетение офицера первого года службы. Карьеризм. В Советское время за такое могли и расстрелять.
Начальник Шмыбзля ещё не знал, что ему уготовано. До встречи с командиром СРБ он пытался устращать Михалыча. Объявить ему строгий выговор. Похвастаться большим количеством звёзд. Не учёл он, что весовые категории не равные. Михалыч и весом потяжелее, да и серое вещество в черепушечке у него, в отличие от Кузи, имеется. Вручил он начальнику флаг в руки и направил к командиру. Ну, а на фоне рапорта, да ещё и при невыполненной работе, командир сделал из Кузи ходячего грешника. Вращал его несчастного в меру своих возможностей…
Чтобы не быть истерзанным в конец, получив кучу неприятностей на седалищный нерв, Шмыбзля лёг в тот же самый госпиталь, что и Михалыч, и пролежал там ещё четыре месяца (с язвой-то, ну-ну). И жалко на него смотреть стало, совсем исхудал от нервного истощения. Ножки стали, как спички и кожа сморщилась. Хотя, с другой стороны, сам виноват: нечего было трогать нонкомбатанта.
ГЛАВА 7 НОНКОМБАТАНТ ИЛИ ВНЕ ЗАКОНА
«Не убий!»
Первая заповедь
В Международном Военном Праве есть такое понятие как «non combatant». Любой высокоразвитый интеллигентный человек знает, что в дословном переводе с импортного заморского языка это значит: «не воюющая сторона». К этой самой стороне, по этому самому праву, относятся большое количество людей: женщины, дети, инвалиды, те кому за, и прочие. В том числе в данную когорту зачислены и военные медики. Им не только оружие не дают, но ещё и воевать запрещают. И очень правильно, поскольку главный принцип медицины — «Не навреди»! Убивать людей — это архиплохо, не говоря уже, что и грешно крайне.
