Капдва аж потерялся сначала, словно у него язык отнялся, и челюсть замкнуло. Его неподготовленный к таким поворотам жизни мозг, не знал даже, что и ответить. Более того, свежие воспоминания после медкомиссии, добавили впечатлений от появления медика с вазелином. Дежурный не мог вымолвить ни слова. А когда военный не знает, что сказать, то он задаёт какой-нибудь контратакующий вопрос, типа: «Почему не стрижен?». Или что-нибудь вроде этого.

Так и тот капдва, стал задавать вопросы, касающиеся причёски. И, приподняв фуражку, как образец, показал свою девственно чистую лысину. Про предмет в руках моего коллеги, он уточнить побоялся. От греха подальше.

Лёлик хотел сказать: «Да, Вас, батенька, сама природа стрижёт», но передумал. Армейцы могли ещё вспомнить, что и брюки у него не идеальной выправки и стоит он криво. А оно ему надо? Психосоматики ему и в клинике хватало.

Вместо рассуждений о природе-парикмахере, друг мой сделал язвительный жест № 9, потерев нос, словно рядом пахло навозом и «выстрелил»: «Я — старший лейтенант медицинской службы Алексей, принёс маляву старшего лейтенанта медицинской службы Орловского. Забыли уже?». Улыбка сменилась на добротную зловещую ухмылку.

Капдва очнулся. Взял в помощники своего помощника. Проводили Лёлика в кабинет, на котором мелким шрифтом (для конспирации) значилось: «канцелярия». А от него и требовалось-то лишь входящий номер на жалобе поставить. Казалось бы, нет ничего проще — поставить входящий номер. Если только Вы не к военным пришли. Лёлик же пришёл к самым что ни на есть военным, и даже дошёл до канцелярии.

Как и на КПП в канцелярии тоже никого не оказалось, один матрос беспомощный, в тельняшке. Такое ощущение могло сложиться, что штаб матросы захватили. Рабочий же день, товарищи! Где штабные старослужащие? Где машинописцы и малявоприниматели?

Канцелярский боец с испуганными глазами, побоялся маляву принимать, словно это была чашка с ядом. Как ни странно, но он всё правильно сделал: кожу с него живого точно бы сняли или пальцы ампутировали. «Колобок» впервые за много лет проявил смекалку:

—А Вы же могли по почте жалобу отправить, — сказал он с некоторым сомнением, будто предлагал что-то незаконное.

Товарищ мой скромно промолчал, что уже и так отправили, и пошёл обратно, — времени свободного у него не оставалось.

По дороге к выходу капдва, забыв про вазелин и несколько осмелев, стал любопытничать: что за жалоба: почему не по команде и т. д. и т. п. Он сумел остановиться, лишь, когда Лёлик решил проверить на нём психологическое оружие.

— Хорошая есть поговорка, товарищ капитан второго ранга: «Любопытному Варвару на базаре…», — недоговорил Лёлик, заглядывая на самое дно бледных глаз оппонента, высматривая соответствующую реакцию. Как и следовало ожидать, реакция проступила: дежурный по штабу подавился воздухом.

— Ладно, на сегодня тренировка в безумии отменяется, — заверил Лёлик военных. — Жалко только вазелин не пригодился. Всего хорошего, — на его лице снова засияла добрая обескураживающая улыбка.

— До… до… свидания, товарищ старший лейтенант медицинской службы, — попрощались с ним штабные, искренне радуясь, что вазелин не пригодился. — Б-будете снова проходить мимо — п-проходите.

Уже на выходе, дежурный, почувствовав, что невидимая засада миновала так же неожиданно, как и появилась, вздохнул облегчённо полной грудью, расслабил ягодичные мышцы и пожал Лёлику, как своему старому доброму товарищу, руку. Его настоящую, правую, докторскую руку.

Рука. Исключительно замечательная вещь. Если руки у Вас растут так, как надо, то они не только могут пригодиться Вам в хозяйстве, но и помочь при спасении человеческой жизни. В первую очередь, при спасении своей собственной. Поскольку, если Вы не сумеете сохранить свою собственную шкуру и неожиданно помрёте или, другими словами, скопытитесь, то скажите, пожалуйста, как же Вы будете другие жизни спасать?

Разумеется, за волосы, в стиле барона Мюнхгаузена, с помощью собственных рук никто никого не требует из болота самостоятельно вытаскивать, но вот написать ими оправдательную записку или подтянуться на обрыве — вполне возможно. Ещё при помощи верхних конечностей можно приготовить обед, чтоб не помереть от голода или не совать их, куда не просят. Данный список легко продолжается, так как не только этим ограничиваются бескрайние возможности человеческих рук.

Закончил один наш коллега морской факультет Медицинской академии ровно так же, как и я, только чуть-чуть раньше. Распределили его, как и положено, на подводную лодку, коих на Северном море имелось порядочно. Служил он там и радовался, что не попал в какую-нибудь горячую точку, как доктора с дружественного пехотного факультета. Безусловно, на морских судах тоже небезопасно. Всякое случается. Но он, всё равно, был рад и чувствовал эту самую безопасность.

Одной пышной весной, когда начинался новый призыв, у матросов-срочников заканчивалась служба. Из всей толпы демобилизованных одного бойца командование потребовало неотложно сопроводить до дома. Почему именно его, я уже не помню: то ли он служил отлично, что заработал сопровождение, то ли ещё что, но сопровождающий офицер нужен был позарез. Как ни крути.

Кого можно послать? Разумеется, доктора, чтоб ему жизнь небесной пудрой не казалась. Вот и послали. Посадили их в поезд, опечатали и вперёд. А жил свежедемобилизованный морячок на границе вооруженного конфликта, в районе высокогорья. Местечко это, куда поехал наш доктор с уволенным бойцом, носит географическое название Северный Кавказ.

Довёз мой коллега дембеля до родного кишлака без происшествий и сдал дорогое чадо ожидающим родителям. Всё, как положено: протокол, принял, сдал, подпись, отпечатки пальцэв. Раскланялся низко, угостился бараньим шашлычком и назад, на дорогое «железо». Даже горами не успел полюбоваться, так уж обратно торопился.

Не успел наш док отъехать от деревушки, как на эскорт напали бандюганы. Зарубежная пресса до некоторого времени называла этих бандюганов «повстанцами». Ровно до того времени, пока такие же «повстанцы» не снесли в обычном городе Нью-Йорке два самых крутых небоскрёба. А эти были проще и захватили всего лишь эскорт, вместе с нашим доктором в придачу. Накинули тугие верёвки и в плен. И кирдык…

На море сначала было забеспокоились, кучно кинулись искать офицера, а его как будто след простыл. Подключённая ФСБ (Феноменальная Служба Безделья) или, по старому, КГБ (Контора Государственных Бездельников) никаких результатов не дала. Положение могла бы спасти разведка, но после ухода из её рядов Царя-Черноморда, который был ничем, а стал всем, они зазнались. В настоящее время пропажи ниже полковника там даже не рассматриваются. Делать нечего, объявили морского врача исчезнувшим без вести, а где-то внутри себя — похоронили. Моряки поплакали, вспомнили, выпили за его светлую душу и снова в моря. Жизнь продолжается.

Проходят дни. За ними месяцы: один, второй, третий, четвёртый… Годы. Морской доктор забыл не только, как лодка выглядит, но и само море в целом. Да и как он мог не забыть, если неба, которое обязательно напомнило бы о море, он тоже не видел. Он имел возможность смотреть лишь на стены сарайки. Те самые, дощатые стены сарайки, в которой его держали безвылазно.

Наблюдаемые стены прилегали друг к другу настолько плотно, что не пропускали даже самый слабенький лучик света. И когда открывали входную дверь, то никем не подсчитанное число световых частиц сразу же устремлялось внутрь и совершенно слепило нашего дока. Проходило минут пять-шесть, прежде чем глаза, немного отойдя от шока, вновь различали скромную обстановку его вынужденной обители.

Но однажды, всего один раз, свет был не такой агрессивный, как обычно, и пленный врач сумел разглядеть то, что попало в поле его зрения, открывшееся в неширокий дверной проём. Пред взором предстала гора. Одиночно стоящая, огромная великанша. Наверху лежали копны снега, что напоминало тёплую кроличью шапку, которую он когда-то в детстве носил с огромным удовольствием. Внизу расстилались густые заросли леса, состоящего в основном из елей (так ему, по-крайней мере, показалось), и это отчётливо походило на усы. А между «шапкой» и «усами» текло множество горных речек, отчего вся гора представляла собой могучего богатыря, который плакал навзрыд и никак не мог остановиться.