И тем не менее этот день настал. Неправдоподобно ярким утром мы увидели в море за песчаными косами белый теплоход. Он стоял неподвижно, а между ним и берегом сновали лодки.

Последней ходкой, как сказал рыбак, нас с Беловым отправили на судно.

Мы простились со стариками. Лодка, размашисто качаясь и тарахтя подвесным мотором, прошмыгнула между косами, разбивая носом стеклянную воду, направилась к судну.

По узкому опущенному с подветренного борта трапу мы взобрались на палубу.

Раздался гудок. Застучал дизель. Якорь глухо ударился о борт. Маленькое судно повернуло и пошло на юг.

Мы с Беловым остались на палубе. Однообразный серый и желтый берег плыл мимо нас. Ветер разбивал о теплоходный нос короткие злые волны. Ломкие брызги летели на палубу.

Белов, вытирая лицо платком и прикрывая ладонью записную книжку, рисовал берега.

Я оставил его на палубе, в тесной переполненной вещами каюте нашел незанятую койку, улегся на нее и под мерный стук машины задремал.

Прошло не меньше часа. В каюте послышались вкрадчивые шаги. Маленький инспектор пробирался между койками. Около меня он остановился.

— Мне кажется, я знаю, куда шел катер, — сказал он шепотом. — В бухту Бековича. Мы только что прошли ее. Это в десяти милях от поселка.

На нас зашикали. Белов бесшумно юркнул в постель.

На другой день мы снова стояли на палубе и следили, как мимо один за другим медленно проплывают конические буи, обозначающие повороты фарватера.

Теплоход приближался к Нефтегорску.

Порт встретил нас шумом и грохотом стройки. Вдоль причалов, волоча за собой белые хвосты пыли, двигались бесконечной чередой самосвалы. Ожидая погрузки, стояли, вытянув журавлиные шеи, автокраны. Среди пыли и камня желтым сияющим чудом высились смолистые штабели бревен.

Прямо с причала Белов повел меня в управление порта, там, оставив в просторной комнате диспетчера, куда-то исчез.

Диспетчерская была перегорожена стеклянной стеной. За нею, в окружении телефонов и таблиц, сидел моряк в расстегнутой у ворота рубахе с погончиками. Он держал в каждой руке по телефонной трубке и что-то выговаривал своему помощнику, суетившемуся около разложенной на столе карты.

Белов вернулся нескоро.

— Катер действительно шел в бухту Бековича, — сказал он, подходя ко мне и вытирая тыльной стороной ладони потный лоб… — Там работает геологическая партия. Заболел человек. Катер вез доктора.

На карте, висевшей на стене диспетчерской, мы нашли бухту Бековича. Она была действительно всего в десяти милях южнее Тюбкендерли.

— Как вы догадались, что он шел туда?

Белов сунул руку в карман, вытащил записную книжку и протянул ее мне.

Легкий карандашный рисунок повторял знакомые очертания берега: два пологих холма, распадок, буровая вышка на левом склоне.

— Тюбкендерли? — сказал я.

Белов покачал головой.

— Бухта Бековича. Как только я увидел ее вчера, сразу понял.

— Поразительное сходство!

Белов подошел к стеклянной перегородке, о чем-то попросил помощника диспетчера и вернулся, держа в руках красный томик лоции.

— «Бухта Бековича, — прочитал он, раскрыв книгу, — неглубоко вдающаяся в берег бухта с глубинами до семи метров. Подход к берегу возможен для судов с осадкой не более полутора метров.

Вход в бухту со стороны моря затруднен благодаря наличию нескольких песчаных кос — остатков бара реки, пересыхающей в летнее время.

При подходе следует соблюдать осторожность: берег имеет сходство с берегом в районе Тюбкендерли, но может быть легко отличен по приметному знаку — буровой вышке, установленной на склоне одного из холмов, распадок между которыми отмечает вход в бухту».

— Вот оно что! — сказал я. — И тут буровая вышка.

— Вышку у Тюбкендерли поставили несколько недель назад. Старшина катера мог о ней и не знать. Достаточно проверить — есть или нет его роспись на извещении мореплавателям.

— А извещение издали?

— Да.

— Врач не опоздал?

— Его доставили самолетом. Посадочной площадки там нет — летчик сажал машину на береговой песок. У больного был острый приступ аппендицита.

— Старшина утверждает, что ошибся в определении берега?

— Конечно. Но ему не верят. Он не раз бывал в бухте Бековича и хорошо знает подходы. Сейчас он придет сюда сам. Через час нас примут начальник порта и аварийный инспектор. — добавил Белов. — Я думаю, старшина говорит правду.

В дверь постучали.

— Войдите! — крикнул из-за перегородки диспетчер.

Дверь приоткрылась, и в комнату протиснулся широкоплечий парень в синей форменной куртке с желтыми пуговицами. Он сгреб с головы фуражку и, задевая, стулья, направился к окошку в стеклянной перегородке. В парне нетрудно было узнать матроса с фотографии — старшину катера.

— Вы вызывали меня? — спросил парень.

Диспетчер кивнул в сторону Белова и закрыл стеклянное окошечко.

— Нам нужно кое о чем с вами поговорить, — произнес Белов и привстал. — К сожалению, здесь, только два стула.

— Ничего, я постою, — сказал парень и приготовился слушать.

Он стоял чуть согнувшись, большие руки теребили фуражку. На куртке двигались и поблескивали латунные, старательно начищенные пуговицы.

— Я постою, — повторил старшина, морща упрямый круглый юношеский лоб.

Осенью Белов был послан для проведения расследования обстоятельств аварии «Марии Чупровой» — моторной шхуны, принадлежавшей Красновскому рыбкомбинату.

Вернувшись, он представил отчет и материалы опроса команды, но в тот же день был снова вызван начальником отдела.

На столе перед начальником лежали бумаги, представленные Беловым.

— Слушаю, — сказал Белов. Он стоял у полуприкрытой двери, слегка щурясь, наклонив набок голову, и смотрел на молодого краснолицего начальника.

Тот пошуршал страницами, вздохнул и, оттянув пальцем тугой крахмальный воротничок, спросил:

— Писали в инспекции?

— Здесь, Алексей Алексеевич.

Начальник помедлил.

— Вы ошиблись в описании повреждения, — недовольно сказал он и медленно повел подбородком.

Из-под воротничка выползла красная, натертая жестким ребром воротничка полоска.

Белов вежливо слушал.

— Полагаетесь на память? — сказал начальник. — Подойдите сюда. Что вы тут понаписали?

Маленький инспектор заглянул через стол в лист, по которому мерно постукивал короткий начальственный палец.

— «Пробоина располагается в борту против мачты между двенадцатым и тринадцатым шпангоутами».

— А это что?

Начальник подвинул к краю стола желтый потрепанный лист миллиметровой бумаги.

Белов долго рассматривал лист.

— В судовых документах такого чертежа я не нашел. Был только эскиз, выполненный от руки, — сказал он наконец.

— Вы не нашли, а я нашел. В заводском архиве, — довольно сказал начальник и снова нахмурился.

— Против мачты между двенадцатым и тринадцатым… — повторил он и повел пальцем по чертежу. — А мачта стоит на…

Теперь сдвинул брови Белов.

— Здесь — на десятом.

— Вот именно!

Больше начальник ничего не добавил. Он смотрел на маленького Белова с нескрываемым удовольствием, прикидывая, что с ним сделать: отругать или помучить вопросами.

— Но я помню, — сказал Белов, — пробоина — против мачты. Между шпангоутами номер двенадцать и номер тринадцать.

— По-вашему, ошибка в чертеже?

— Да.

Начальник протянул руку к телефону, набрал номер заводского коммутатора и попросил найти чертеж какой-нибудь однотипной с «Марией Чупровой» шхуны.

— Мачта на десятом шпангоуте, — равнодушно сказал он, когда завархивом навел справки. — Начинаем ошибаться?

— Ошибиться я не мог.

— Много берете на себя, — сказал начальник. — Придется еще раз идти в Красново.

— Слушаюсь, — сказал Белов и вышел из кабинета.

Весь вечер он просидел на кухне, слушая, как за стенкой напевает над детской кроватью жена, рассеянно отвечая на ее вопросы и кропотливо, шаг за шагом, восстанавливая в памяти обстоятельства поездки на комбинат.