– Пошли, душары.

Довёл до постов. Махнул рукой в темноту:

– Так, твой пост номер два – тебе туда. Твой третий – склады. Не спать, ублюдки! Печати проверьте на воротах. Ходить по маршруту, но на границе постов не сходиться и между собой не трепаться. Слушать внимательно – через три часа может дежурный по полку придти, для проверки караула. В этом случае команды все подавать, как учили! Не перепутайте ничего, придурки, никаких косяков! Подставите – очко выверну. Вопросы есть?

– Товарищ сержант, вы сказали – проверка через три часа может быть… Так у нас же смена через два часа?

– Хе-хе, постоите две – три смены, не развалитесь, молодые. Дедушкам отдыхать надо, морально к дембелю готовиться, они свою лямку уже оттаскали. Ясно? Не слышу ответа, блядь!

– Та-а-ак точно, товарищ сержант.

– Вот и славненько. Ну всё, несите службу. Про подставу и пиздюли не забудьте, я шутить не буду.

И ушел в ночь, напевая чуток переделанный прошлогодний хит:

– Есть билет на миньет… На анал билетов нет.

Ромка вздохнул, поправил сползающий подсумок с запасным магазином и побрёл по маршруту, ёжась от заползающего в широкие рукава шинели холода.

В противоположную сторону хрустел кирзачами по гравию Сергей.

К четырём часам утра стало совсем туго. Нападающих на пост злоумышленников не наблюдалось, поэтому нервную дрожь сменила дрожь от ночного холода. Очень хотелось есть, ещё больше – спать. И курить хотелось тоже.

Ромка дошел до границы поста, когда увидел огонек сигареты.

– Серега, ты?

– А! Тьфу, черт, напугал. Неслышно подошел так. Специально, что ли?

– Да ну, я ж тебе не проверяющий. А как ты курево спрятал?

– В сапог засунул. Оставить?

– Ага, пожалуйста.

– На, Ром.

Серега протянул руку с горящим остатком сигареты над проржавевшей колючей проволокой, разделяющей тропинки постовых маршрутов. Ромка затянулся, закашлялся. После пятичасового воздержания голову заволокло лёгким туманом, закружило…

– Всё никак не привыкну, на гражданке-то я болгарские с фильтром курил. Гадость всё-таки эти «Охотничьи». Правильно их называют «Смерть на болоте». Шесть копеек за пачку, смех!

– Да не, Ром, это из-за рисунка на пачке. Там же охотник с ружьем в камышах нарисован.

– А то я не знаю, Серёга. Всё равно гадость.

– Ишь ты, барин нашелся. Слушай, а нам не влетит, что мы разговариваем?

– И курим. Конечно, влетит, если засекут. Всё-таки гады эти «деды», могли бы уж и сменить. Спать охота и ноги гудят от ходьбы.

– Да, Ром. Скорей бы уж время службы прошло… «Черпаками» стать, потом «дедами». Ни хрена не делать, «молодых» гонять – пусть пашут.

– Не, Серега, я никого гонять не буду… Что-то как-то неуютно, да? Тоскливо.

– Да просто холодно. Дурная эта Монголия, днём жарища, ночью холодрыга… Хотя я вот читал на гражданке одну книжку фантастическую, Ивана Ефремова. Там написано про то, что перед рассветом есть такое время, «час быка» называется. Когда злые духи ходят по земле. И жуть наводят. Э-э-э, ты не спи, Ромка!

– Что? А. Не, я не сплю. Так, чуть не задремал. Присяду я. Ты говори что-нибудь, чтобы не задрыхнуть.

– Ну, в этой книжке про коммунистическое будущее написано, как земляне летят на далекую планету, а там, оказываются, живут тоже наши, которые раньше с Земли сбежали от советской власти. Империалисты, короче. На китайцев похожи вроде.

– Мутота какая-то. Китайцы сбежали от советской власти! Да от неё хрен скроешься. Ты рассказывай, Серега, а то меня и вправду рубит…

Над Улан-Батором начали бледнеть звезды, и небо из непроглядно-бархатного становилось просто чёрным с легким серым оттенком.

Член военного совета генерал-майор Рябинкин был сильно не в духе. Во-первых, окружные военторговцы в преддверии скорого вывода войск начали нагло резать поставки в Улан-Батор дефицитных болгарских рубашек и немецких туфель. А такой расклад существенно снижал авторитет политических органов 39-й армии, узурпировавших распределение востребованных товаров среди офицеров и прапорщиков. А, во-вторых, вертолёт командующего армией улетел с проверяющими из штаба округа, и теперь Рябинкину вместо быстрого, относительно комфортного перелета в Чойр предстояло много часов трястись по пыльной дороге в автомобиле.

Рябинкин уже сто раз пожалел, что вызвался лично присутствовать на организованном в этом далёком гарнизоне Дне монгольско-советской дружбы. Злоба и раздражение так и вываливались из генерала широким потоком дерьма, топя оказавшихся поблизости.

– Блин, и где этот водила, а? Ехать давно пора, а он провалился куда-то, тормоз грёбанный. Чего уселся, лейтенант? Иди, ищи его.

Порученец чевээса, уже получивший свою долю трендюлей ни за что, обиженно засопел, выбрался с переднего сидения «Волги» и пошел искать прапорщика Володю, личного генеральского водителя.

Несмотря на раннее утро, солнце вовсю палило, обещая жаркий день. Представив, в какую раскаленную духовку превратится салон машины через пару часов, генерал заматерился ещё яростнее.

Наконец из-за здания штаба появился пузатый Володя с вещмешком в руках. Поняв, что генерал на него смотрит, прапорщик перешел с быстрого шага на мелкую неровную рысь, за ним подпрыгивал на журавлиных ножках порученец. Володя скрипнул крышкой багажника, пристраивая кладь. Потом, отдуваясь, забрался на водительское сидение.

– Виноват, товарищ генерал.

– Да ты по жизни виноват, лишенец! Где бродил?! Я тут сварюсь скоро заживо.

– Так я в столовку забегал, консервы брал и минералку на дорогу. А потом монгольский тугрик на копейки разменивал, на мунгу. Ни у кого мелочи нету…

– Блин, а это тебе зачем?! Копейки какие-то придумал, нашел время.

– Как же! Мы ведь мимо Черного Камня поедем, надо же оставить там… Хотя бы хлеба кусок и монеток немного. Ну, для этого… Для духа монгольского, чтобы везло и вообще. Чтобы дорога лёгкая была! Все же так делают.

Голос генерала был пропитан ядом, как гимнастерка потом после шестикилометрового марш-броска с полной выкладкой.

– Чего это я слышу, товарищ прапорщик? Какой дух у монголов, бараньим жиром намазанных, известно. Тяжелый у них дух, без респиратора не воспримешь. Монетки, блядь! Так недолго и до этих… как их… церковных свечек с иконами! Может, ты ещё и в Бога веришь, прапорщик? Или поторопился я, давая тебе рекомендацию для вступления кандидатом в члены КПСС?! Может, водитель члена военного совета армии ещё и крещеный, а?! Отвечай, дурман религиозный!

Прапорщик побледнел и заблеял, перекрестившись:

– Вот Христом – Богом клянусь, товарищ генерал! Да ни в жисть!

– Да чего ты несешь-то, придурок!!! Заткнись и поехали! Богом он клянется, тьфу!

– Я это, машинально…

– Поехали, сказал! Пока я вот прямо тут тебе личное партийное дело не устроил с занесением в матку!

Машина взревела двигателем и помчалась мимо торопливо отдающего честь дежурного наряда штабного контрольно-пропускного пункта.

К девяти часам утра «Волга» проехала уже половину маршрута. Генерала умотало на ухабах, в прожаренном солнцем салоне мелкой взвесью висела вездесущая монгольская пыль.

Рябинкин сглотнул тягучую слюну и похлопал по плечу сидящего впереди порученца.

– Лейтенант… Фляжку с коньяком доставай.

– Может, не надо, товарищ член военного совета? Жарко, развезёт вас. И так уже укачало. А вечером доклад читать…

– Твою дивизию!!! Тебя кто, сопляка, спрашивает? Давай фляжку, говорю. Клин клином вышибают.

Генерал свернул пробку, подержал открытую фляжку в руке, приноравливаясь к качке, и глотнул затяжным…

Согнулся пополам и немедленно выблевал всё назад, безбожно загадив сиденье, брюки и сапоги.

– Ёпонский бох, прапорщик! Хватит машину мотать. Тормози.

– Всё уже, приехали, товарищ генерал. Перевал Шугэл Билуу.

Пока адъютант у машины, охая, с помощью минералки отмывал генерала от следов конфуза, прапорщик Володя, воровато оглядываясь на начальство, потрусил к Чёрному Камню, пряча в кармане кусок ноздреватого, армейской выпечки, хлеба.