Блин, чего ж делать-то, а? Вот я невезучий. Выпала возможность человечество от горя спасти, а получается, что действующий вариант истории – наименее кровавый из возможных. Значит, есть всё-таки Бог? И вёл он человечество самым лёгким путём? Который, тем не менее, оказался полноводной рекой из крови и слёз, круто замешанных на пепле. И был полон ежеминутных страданий.

Магистраль в инферно…

Хорошо, а если воспользоваться опытом космического рогоносца? Этого, из Туманности Андромеды? Плюнуть на мировые коллизии и думать только о себе. Исключаем из живущих вора-проректора, зажравшегося Леонида свет Петровича.

И получаем взамен другого приближенного к кооперативу «Озеро», только – далёкого от Университета и науки вообще.

А вместо Алевтины Ивановны – какую-нибудь Чикатилу в юбке. Будет трупы в ванной расчленять и варить на обеих конфорках…

Нет. Не может человечество без крови, мучений самого себя и беспросветной дури. В самой схеме какой-то сбой. Системная ошибка…

Корректор деликатно кашлянул.

– Осталось тридцать секунд.

Игорь, постаревший за сорок пять минут на полвека, налил в стакан виски до краев. Жахнул. Поморщился, вытер рот рукавом.

Достал шариковую ручку, заполнил графы. Положил листок перед блондином. Откинулся на стуле.

Корректор прочитал. Усмехнулся.

– Оригинально. Не ожидал. Ну что ж, приступаю к выполнению. Спасибо за сотрудничество. Прощайте.

Аккуратно разорвал листок пополам. Положил половинки на стол. Махнул на прощание рукой. И исчез.

Стены кафе задрожали, начали распадаться на полоски, как картинка в сломанном телевизоре. Испарились, обнажив вид на расползающийся Казанский собор. Игорь успел увидеть, как сквозь грязные ботинки зазеленела трава, и растворился в дрожащем воздухе.

На месте городского квартала рванули в небо и зашумели мачтовые сосны. Маленькое семейство мамонтов медленно брело по молодому подлеску к водопою. Ветер тащил серые тучи над заросшей лесом дельтой безымянной реки.

Солнечный лучик прорвался на миг сквозь мутную пелену и с любопытством заглянул в белые обрывки, зацепившиеся за колючки шиповника.

Косым торопливым почерком там было написано:

Когда жил: Начало времен.

Кого устранить: Адам, первый человек.

Сентябрь 2013 г.

Мир был совершенно прекрасен.

У него было белое небо со стеклянной люстрой посередине. И плетеные стены из прутьев корзины. Внизу уютно посапывали братики – все четверо.

Крошка зевнула, загнув крючком розовый длинный язычок, и поползла на раздутом от маминого молока круглом голеньком пузике. Лапы разъезжались на мягком бугристом ковре из братиковых спин.

– Опаньки! А ты не говорил, что в этом помете девочки есть.

– Ой, Марат, не смотри. Мы её не продаём.

– А чего так? Бравенькая девочка. Вон братья дрыхнут, а она ползает по ним.

– Да маленькая она какая-то, слабенькая. Последыш. Думали, вообще не выживет. Клуб наверняка забракует. Я уже топить её собрался.

– Блин, всё-таки вы, заводчики, все больные. Топить собаку только потому, что у неё сантиметров в холке не хватает.

Человек нагнулся над корзиной и подцепил ладонью щенка. Крошка увидела прямо над собой что-то черное и немедленно вцепилась в него мягкими детскими когтями.

– О-о-о, блин! А говоришь, слабенькая! Чуть бороду мне не оторвала.

– Давай её сюда. Сейчас кобельков посмотрим.

– Нафиг твоих кобельков. Она сама меня выбрала. Сколько я должен?

– Марат, я документ на неё не дам. Она некондиционная.

– Зато живая. Я же не мент, документы у щенка спрашивать. Сколько?

– Ну, как хочешь. Бесплатно. Считай, ты ей жизнь спас.

За пазухой у человека было уютно. Крошка немного повозилась и заснула.

Проснулась она от внезапно вспыхнувшего чувства страшной потери, утраты чего-то очень важного и единственного.

– Маа-ма! Ва-аа! Маа-маа!

Люди в вагоне метро завозились, заоглядывались.

– Бабушка, смотри, у дяди щеночек под курткой!

Крошкин плач резал уши недовольных, уставших людей. Они осуждающе оглядывались на шевелящуюся на груди куртку.

– Потерпи, моя маленькая. Скоро приедем, молочка тебе дадим.

Молоко Крошке не понравилось. Оно было несладким, каким-то казенным. И мамой от него не пахло. И братики куда-то делись.

– Ну куда ты её тащищь, в кровать что ли?

– Тсс, тихо. Ей же страшно, она привыкнуть должна. Она же маленькая.

Полетели дни, полные открытий. Оказывается, обувь можно не только грызть, но и красиво раскладывать на хозяйской постели. За мячиком бегать надо осторожно, потому что он залетит под шкаф – и не выковырять потом.

А кошки – совершенно гадостные существа. Цапнут лапой по носу – и шмыг на дерево. Не достать, хоть вся охрипни от лая.

Увидев снег, Крошка ошалела совершенно. Вдохнув полные ноздри колючей свежести, она полетела по белому ковру, неуклюже выкидывая тощие подростковые лапы. И исчезла.

– Господи, где собака? Только что здесь была.

Крошка сидела на дне глубокого, темного, холодного колодца и плакала от страха. Совершенно неожиданно снег под ней исчез и обернулся твердой землей с торчащими железками.

– Крошка, ты где? Голос подай! Блин, да тут люк открыт.

Папа, ругаясь и оскальзываясь на ледяных железных ступенях, спускался прямо из черного неба.

– Дурочка, не ушиблась? Напугалась, бедненькая.

С тех пор Крошка навсегда запомнила: к черным дыркам в земле надо подползать на брюхе! И очень осторожно заглядывать в их сосущую пустоту.

– Марат, с Крошкой выйди. Смотри осторожно, ризеншнауцер так в карауле и стоит.

– Ну так, влюбился в нашу красавицу. Да ладно, уже первый час, спит давно жених несчастный.

Крошка рвалась с поводка, не понимая, почему уже несколько дней ей не дают свободно побегать.

– Блин, да не дергай ты, коза. У тебя течка, понимаешь? Нельзя без поводка.

Крошка по-узбекски села на корточки и вытаращила карие глаза. Какая течка? Отпустите, пожалуйста!

– Ладно, нет уже никого. Беги.

Из-за помойки вылетел стремительный черный силуэт.

– А-а! Блин! Крошка, ко мне!

Она не слышала. Она слышала только Его дыхание, только Его запах – волшебный, выбивающий остатки желания подчиниться Папиной команде.

– Господи, а где собака?

– Убежала ваша проститутка. С ризеном этим долбанным.

Надя всплеснула руками и захохотала.

– Эх ты, охранничек. Даже собаку доверить нельзя. Где теперь её искать?

– Я вам, блин, не спринтер. Думал, помру – так бегать! Не догнать их. Летят ещё так красиво – при лунном свете, бок о бок.

С улицы долетел виноватый лай.

– О, вернулась! Любовь любовью, а жрать-то охота.

Крошка прислушивалась к себе. Что-то происходило в ней. Приближалось нечто желанное, но в то же время волнующее и пугающее.

– Не скули, моя хорошая. Родим, не волнуйся. Дай почешу животик.

Щенков было трое. Когда они, отталкивая друг друга, тянулись к соскам, Крошка жмурилась от счастья. Даже когда прикусывали острыми, как иголочки, подросшими зубками – терпела.

Этот человек не понравился ей сразу. Было что-то в нём неотвратимо-ужасное.

– Раздевайся, сейчас я её в ванной запру. Крошка, не рычи!

– Они всегда чувствуют, что за щенками пришли. О, какие красавцы! Как ты говоришь, ризенбоксы?

– Ну а как ещё назвать, если мама – боксер, а папа – ризеншнауцер? В любви рождены.

– В паспортах придется писать «метисы». Нет пока такой породы – ризенбоксы.

Крошка в ужасе бросилась к корзине. Её детей, её кровиночек не было. Она искала в корзине, под шкафом, она плакала и звала их…