— Так ли уж неуместно, — не сдавалась Бьянка Капелло, — мое желание присоединиться к всеобщему празднику. Я уже давно готова для очистительной молитвы[80], но пышная церемония, обещанная вами, так и не была устроена.

Вздохи и шепоты стали лихорадочными. Пот — или это были слезы? — проложили полосы в свинцовых белилах на лице Бьянки и киновари, которой она рисовала полумесяцы на своих щеках. Как бы ни любила, как бы ни восхищалась Кьяра великой герцогиней, она невольно прониклась жалостью к любовнице великого герцога. Что чувствовала Бьянка Капелло, сидя в одиночестве на своей новой вилле в Пратолино с чужим ребенком, зная, что ее служанки убиты, а любовник устраивает ослепительные празднества с масками, танцами и увеселениями, о которых потом будет говорить вся Европа? Праздник, на который ее намеренно не пригласили.

С другой стороны, чего еще она ожидала от великого герцога? Она ведь не такая глупая, чтобы надеяться, что он улыбнется и пригласит ее сесть рядом на возвышении.

Великий герцог все же улыбнулся, но его улыбка была так же ужасна, как зубы на черепе у мертвеца. Он лениво окинул взглядом всех собравшихся в большом тронном зале дворца — своих братьев, придворных, разодетых вельмож и аристократов, позванных на праздник Богоявления. Наконец он очень отчетливо произнес:

— Магистр Руанно.

Кьяра почувствовала, как Руан напрягся всем телом. Его рука выскользнула из ее руки так, словно он никогда к ней и не прикасался. Он ступил вперед, коротко и сдержанно поклонился и сказал:

— К вашим услугам, ваша светлость.

— Приказываю вам отправиться с донной Бьянкой на виллу ди Пратолино и устроить все таким образом, чтобы она осталась там, хочет она того или нет. Вам в помощь будет выделено полдюжины стражников.

Бьянка Капелло застыла. Ее слез как не бывало. Возможно, они испарились под действием ее пылающей ярости.

— Я никуда с ним не пойду, — заявила она. — Он же просто слуга.

Проявив выдержку, Руан не двинулся с места. Выражение его лица ничуть не изменилось.

— Как и вы, сударыня, — сказал великий герцог. — Ступайте. Я не привык повторять свои приказы дважды.

На секунду Кьяре показалось, что оскорбленная любовница вот-вот взорвется и откажется повиноваться. Но нет. Бьянка резко развернулась, показав все прекрасные оборки своих шелковых юбок, и с высоко поднятой головой удалилась. Руан постоял некоторое время, затем снова поклонился великому герцогу и последовал за ней. Стражники в дверях выстроились по двое и зашагали вслед. Кьяра обернулась к помосту. Великая герцогиня не двинулась с места и не проронила ни слова за время этой стычки. Герцог снова сел и поднял руку.

— Принесите бефанини, — приказал он. — И еще вина. Пора подкрепиться и продолжить праздник.

Женщина, проплакавшая сутки напролет, едва ли способна тронуть мужское сердце. Так, по крайней мере, считал великий герцог. Лицо Биа отекло и покрылось прыщами, глаза превратились в узкие щелки, а нос и верхняя губа так покраснели, что по виду напоминали сырое мясо. Ее растрепанные волосы спутались, когда она срывала с них украшения с драгоценностями. Осталась лишь нитка жемчуга и рубинов, висевшая забытой петелькой, словно капельки крови, перемежавшиеся молочно-белыми каплями семени.

И все потому, что он не пустил ее на праздник в канун Богоявления. Его жена тоже доводила себя до полного изнеможения, оплакивая смерти своих детей. Три дочери умерли, и три остались в живых. Все же лучше, что эти девочки оказались в руках Господних, чем если бы они высасывали золото из казны Медичи на свое приданое. Но как ни крути, плач по мертвому ребенку, даже если это девочка, еще можно понять. А вот обронить больше одной прозрачной слезы по поводу какого-то придворного праздника было ниже всякого достоинства.

— Дело совсем не в празднике, — всхлипывала Биа. — Как ты не понимаешь? Ты унизил меня. Ты обещал мне великолепный церковный обряд и не сдержал своего слова. Ты отправил меня в сопровождении слуги на глазах у всех!

— Когда мы обсуждали обряд в церкви, — сказал великий герцог, — я еще не знал о том, что великая герцогиня ждет ребенка. Но сейчас, зная, в каком она деликатном положении, я не посмею нанести ей столь серьезное оскорбление.

— Но она не родила тебе никого, кроме дочерей, слабых дочерей, половина из которых мертвы.

— А на этот раз может родиться сын. А ты, моя Биа, следи за тем, что говоришь.

Она бросилась ничком на кровать и заревела, как безумная. Великий герцог налил себе бокал вина, сел поудобнее в резное кресло у камина и стал смотреть на покрытые снегом сады сквозь изящное французское окно во всю стену. Снег. Ветер. Тьма. Он вспомнил тот вечер в лабиринте на окраине садов Боболи, два года назад, в последний день карнавала, когда он разорвал на ней платье и обнажил ее грудь на холоде. Тогда еще он подумал, каково это — раздеть ее догола на морозе и овладеть ею, когда она уже будет полумертвая от холода.

Он отхлебнул вина. Бьянка перестала плакать и села прямо.

— Я так устала от всего этого, — сказала она. — Я больше не хочу быть милой послушной Биа. Я Бьянка Капелло, благородная особа из Венеции, мать твоего сына. Я хочу…

— Ты не мать этому мальчику.

— А ты ему не отец! И я могу разнести эту правду по всей Италии, из конца в конец. Я могла бы написать самому папе римскому!

— Могла бы. Но как ты докажешь, что я не его отец?

Она в недоумении уставилась на него. Великий герцог молча потягивал свое вино.

— Предположим, — он выдержал небольшую паузу, — что я усыновил мальчика от другой женщины и по доброте душевной позволил тебе притвориться, будто ты его мать. Все, что ты знаешь наверняка, — это то, что его выносила другая женщина и его пронесли в твою спальню в корпусе неаполитанской мандолины.

— Но я своими глазами видела, — сказала она хриплым от крика и плача голосом. — Там, в подвале. Я видела эту женщину и других женщин. Я слышала твои приказы.

— Видела? Но чем ты это докажешь? Нет ни одного свидетеля, кто бы подтвердил твои обвинения. Ни одного.

— Разумеется, ведь ты их всех убил.

— Ну, моя Биа, это уж вовсе клевета. Типичное поведение лжесвидетеля, которому нечем крыть. Я очень надеюсь, что ты раскаешься в этом и понесешь соответствующее наказание.

«В конце концов, не я же их убивал, — думал великий герцог. — Все, что я сделал, — это сказал несколько слов в разных местах людям, готовым принять на душу грех убийства. Это ведь совсем не то».

Он пристально смотрел на Биа. Мысли, блуждавшие по ее лицу, были видны ему, как если бы она произносила их вслух. Он врет. Неужели он врет? А может, я схожу с ума? Нет, я знаю, что видела. Это его очередная игра. Он с самого начала играет со мной. Любит ли он меня? Любил ли хоть когда-то? Все всегда сводится к одному. Любит ли он меня?

Она по-детски отерла лицо тыльной стороной руки.

— Ладно. Это наш ребенок — твой и мой. Я прошу прощения за свои слова. Но в таком случае когда же состоится мой обряд?

— Я устрою его здесь, в Пратолино. Часовня уже готова. Осталось только закончить роспись фресок.

— Я не хочу здесь. Хочу в соборе Санта-Мария-дель-Фьоре, чтобы все видели.

— Прямо сейчас это невозможно. Будь благоразумной, Биа.

— Из-за нее?

— Из-за ее брата. Я слишком долго завоевывал расположение императора.

Она обошла стол, взяла один из винных бокалов и протянула его великому герцогу. Тот встал и наполнил ее бокал вином. Она выпила его до дна, словно это была вода. Это было как раз то, чего великий герцог боялся больше всего.

— Ты великий герцог Тосканский. Император признал тебя, и он не станет отказываться от своего слова. Я хочу, чтобы мой обряд прошел в главном соборе Флоренции, чтобы все жители этого города узнали о том, что я — твоя фаворитка и мать твоего единственного сына.