Одновременно ученик Курчатова, в то время техник-лейтенант Г. Н. Флеров писал из армии на имя Сталина и С. В. Кафтанова (уполномоченного ГКО по координации научной работы), что за границей работы по созданию атомного оружия, безусловно, ведутся и вскоре оно может появиться. Он предлагал «пока не поздно» начать в стране работы с той же целью. «В случае удачного решения задачи, — подчеркивал Флеров, — в военной технике произойдет самая настоящая революция… Если в отдельных областях ядерной физики нам удалось подняться до уровня иностранных ученых и кое-где даже их опередить, то сейчас мы совершаем большую ошибку, добровольно сдавая завоеванные позиции»^[392]. В декабре 1941 года, феврале и марте 1942 года Флеров отправил также три письма Курчатову в Казань, в которых убедительно аргументировал свои предположения о работах по урановой бомбе за рубежом, предлагал предпринять меры к возобновлению подобных исследований в ЛФТИ^[393]. В 1982 году академик Флеров вспоминал: «К тому времени уже другими путями выяснилось, что начало работ немецких и американских физиков над атомной бомбой — это все-таки не очередная фантазия Флерова»^[394].

Есть основания утверждать, что все эти сведения в совокупности (информация разведки, записная книжка немецкого физика, письма Флерова и др.) сыграли определенную роль. Для принятия решения ГКО вызвал в Москву ученых, что для многих оказалось неожиданным. Так, С. В. Кафтанов писал: «Осень сорок второго. Немцы дошли до Волги, до Кавказа. Идет напряженнейшая работа по самым актуальным для того времени темам: танковая броня, взрывчатые вещества, горючее для танков и авиации… И люди, и сырье, и материалы — все мобилизовано до предела. И тут поступает предложение развернуть работу в совсем другой, новой, почти фантастической области»^[395].

Большинству физиков урановая проблема казалась делом далекого будущего, а теперь, в крайне сложное для страны время, им надлежало принять ответственное решение: возобновлять исследования по урану или нет? Обнаружились разные мнения: одни (А. И. Лейпунский и Г. И. Покровский) считали, что в ближайшие годы проблему не решить и тратить на это средства опасно; другие (А. Ф. Иоффе, В. И. Вернадский, П. Л. Капица и С. И. Вавилов) высказались за начало работ^[396]. Победило второе мнение. М. Г. Первухин (в те годы заместитель председателя Совнаркома и нарком химической промышленности) вспоминал: «Руководители нашего государства сразу же приняли предложения ученых. Буквально через несколько дней нам поручили дело… было беспокойство со стороны Сталина. Он придавал большое значение решению атомной проблемы»^[397]. В сентябре 1942 года Курчатов впервые с начала Великой Отечественной войны был вызван в Москву^[398].

28 сентября 1942 года И. В. Сталин принял историческое решение. Он утвердил распоряжение ГКО № 2352сс «Об организации работ по урану», обязавшее Академию наук СССР «возобновить работы по исследованию осуществимости использования атомной энергии путем расщепления ядра урана» и представить в ГКО к 1 апреля 1943 года доклад «о возможности создания урановой бомбы или уранового топлива»^[399]. Для этой цели президиуму академии предписывалось организовать специальную лабораторию атомного ядра. Правительство озадачило Комитет по науке при ГКО поисками кандидата в руководители этой лаборатории.

Из воспоминаний М. Г. Первухина известно, что в сентябре-октябре 1942 года, по совету Иоффе^[400], он вызвал из Казани Курчатова, рекомендованного в качестве руководителя «урановой проблемы»^[401]. Его принял первый заместитель председателя Совнаркома В. М. Молотов. «Мне было поручено, — рассказывал Молотов, — найти такого человека, который бы мог осуществить создание атомной бомбы. Чекисты дали мне список надежных физиков, на которых можно было положиться, и я выбирал. Вызвал к себе Капицу, академика. Он сказал, что мы к этому не готовы и атомная бомба — оружие не этой войны, дело будущего. Спрашивал Иоффе — он тоже как-то неясно к этому отнесся. Короче, был у меня самый молодой и никому еще не известный Курчатов, ему не давали ходу. Я его вызвал, поговорили, он произвел на меня хорошее впечатление»^[402].

Курчатов не сразу принял предложение заместителя Сталина. Осознавая ответственность за выполнение столь грандиозной задачи, он заявил, что у него в этом вопросе еще много неясностей. «Тогда, — как рассказывал Молотов, — я решил ему дать материалы нашей разведки… Курчатов несколько дней сидел в Кремле, у меня, над этими материалами… Я его спросил: „Ну, как материалы?“… Он говорит: „Замечательные материалы, как раз то, чего у нас нет, они добавляют“… Я представил Курчатова Сталину, он получил всяческую поддержку, и мы на него стали ориентироваться»^[403]. Кстати, отметим, что сам Молотов, как заместитель Сталина, удостоверяет факт посещения Курчатовым вождя и представления его как главного кандидата в руководители атомного проекта. Подобные назначения делались только после личной санкции и одобрения вождя.

То, что первые лица государства доверили ему роль главного научного руководителя проекта, стало для Курчатова фактом неожиданным и, вероятно, не совсем желательным. Его переписка с женой дает основания полагать, что он на первых порах думал, что его участие в проекте будет временным и ограничится консультированием. Так, 28 октября 1942 года, уже после беседы с Молотовым, Курчатов писал жене в Казань: «Работы очень много… Дней на 10 задержусь в Москве»^[404], а в письме от 8 ноября 1942 года сообщал: «Мои дальнейшие планы еще совершенно неясны… Из Совнаркома мне предложили пока что остаться в Москве и никуда не выезжать»^[405]. 11 ноября, работая над докладной запиской Молотову, он пишет жене: «Думаю в Москве задержаться до 5 декабря; написал об этом Абраму Федоровичу с просьбой продлить командировку»^[406]. Из контекста письма М. Д. Курчатовой мужу от 8 марта 1943 года в Москву следует, что Игорь Васильевич высказывал ей свои сомнения по поводу руководства проектом. Марина Дмитриевна, отвечая ему, пишет, что огорчилась, узнав о его назначении «начальником на работе», так как знала, что «ты этого не хотел»^[407].

В течение октября — ноября 1942 года Курчатов по поручению Молотова занимался подготовкой «Записки» (справки) для ГКО о возобновлении ядерных исследований. За основу документа Курчатов решил взять свою предвоенную программу, но сложность состояла в том, что требовалось дать конкретный ответ на вопрос о возможности создания в СССР атомного оружия и о реальных сроках его изготовления. К разработке документа Курчатов привлек И. К. Кикоина, А. И. Алиханова, Я. Б. Зельдовича, Ю. Б. Харитона.

В «Записке», представленной Молотову 27 ноября 1942 года, содержался обстоятельный анализ отечественных наработок и зарубежных материалов (в том числе и разведданных) по заданной тематике. В заключение Курчатов сделал следующие выводы и предложения: