Я машу перед охранниками бейджиком на ленточке.

Проехав «туристическую» часть киностудии «Парамаунт», мы въезжаем в зону офисов. Бойд распахивает дверцу машины. Перед нами — шикарная вращающаяся дверь.

— Я буду ждать здесь, мэм, — говорит он.

Звучит словно обещание, но я просто киваю.

Десять минут стою у стойки администратора, успеваю досчитать до ста на испанском, немецком и французском. А затем меня проводят в кабинет, где за кофейным столиком сидят двое. Я чуть не отключаюсь от ужаса и почти всерьез хочу отсюда удрать, но заставляю себя вернуться к реальности.

Джонас, главный здесь, — кинорежиссер. Он энергично жмет мою ладонь сразу двумя руками, тряся и поглаживая. Джонас… Какие все-таки здесь имена! Потом представляется директор фильма, Джексон. Я улыбаюсь — надеюсь, улыбка сойдет за женственную и обаятельную. Он — единственный, чье имя я слышала от Джоша; совершенно очевидно, что на него я просто обязана произвести впечатление.

Приносят кофе, и разговор сразу переходит в деловое русло. Пока Джонас оценивающе меня разглядывает, Джексон излагает факты. Думаю, им обоим интересно, что я собой представляю. Какая эта Бет Холл — веселая, надежная, талантливая? Стоит ли рисковать, ставя на темную лошадку при производстве крупнобюджетного фильма?

Джонас говорит, песня им понравилась. Она хорошо вписывается в сценарий. Пока я здесь, они хотели бы организовать встречу с музыкантами, обсудить некоторые изменения. Слова останутся те же, только в восьми тактах нужно крещендо. Как мне такая мысль?

Спорить? Да ни за что на свете. Я хочу, чтобы песня попала в фильм — что бы там с ней ни сделали.

..

И я заявляю, что просто счастлива от возможности встретиться с музыкантами после совещания и поговорить о том, что они задумали. При этом моя улыбка главным образом нацелена на Джексона.

Два часа спустя, насладившись общением с великими людьми, я покидаю киностудию почти в полной уверенности, что они возьмут еще одну мою песню, под названием «Отражения», возьмут для другого проекта. Песню я написала давным-давно, для себя.

Она о сердечной боли — вечная тема. Слова, произнесенные моими собеседниками на прощание, ясно дают понять: уже сегодня вечером они выйдут на связь с Джошем.

Меня переполняют эмоции, приходится выполнить несколько дыхательных упражнений, которые показала Каролина. Медленный вдох, медленный выдох. Я — в студии звукозаписи в центре Лос-Анджелеса. Она оборудована по последнему слову техники, и я не могу удержаться — трогаю переключатели, разглядываю мониторы. Да уж, моя собственная студия на верхнем этаже дома по сравнению с этой выглядит допотопно.

За стеклянной перегородкой музыканты начинают играть. Хорошо, как хорошо! Я захвачена, я поглощена музыкой — своей музыкой. От волнения начинаю себя щипать. Останавливает только страх сделать синяки.

Песню повторяют несколько раз, пока мы дружно не сходимся на том, что все — зашибись. Попрощавшись, я иду в сторону машины, где ждет меня Бойд, и думаю, как прекрасна жизнь, когда мой телефон начинает вибрировать. Приходит эсэмэска от Пинка:

Поужинаем сегодня? Я знаю место, где подают великолепные стейки.

Новый, прекрасный мир принимает меня в свои объятия. Я уже почти слышу, как на заднем плане потирает лампу Аладдин.

И это не влюбленность. Это похоть, простая и незамысловатая.

Я тут же отвечаю: конечно, обед, с удовольствием, надеясь, что, вопреки всем разговорам в самолете, обед не останется просто обедом, а плавно перейдет в секс. И мне плевать, какой Пинк человек.

Теперь я знаю: иногда можно просто кого-то до смерти хотеть.

Бойд открывает дверцу автомобиля, и я ему улыбаюсь.

Нет, ну надо же?

Машина оставляет меня у входа в обувной магазин «Маноло Бланик». Хотя туфли притягивают меня так, что почти невозможно сопротивляться, я зажимаю волю в кулак и прохожу дальше, к салону дамского белья. На улице полно людей, и внезапно возникает ощущение, что все прохожие пялятся на меня.

Они что, все поняли, что я ищу белье для секса?

Они знают, что под черными штанишками-капри у меня наведена красота с эпиляцией и все такое? Публика, главным образом женщины, внимательно рассматривает друг друга, и я стараюсь, гордо подняв голову, двигаться в одном ритме с ней — как ни в чем не бывало, не обращая внимания на тявкающих собачонок с украшенными брюликами поводками.

Лови момент!.. Я на Родео-драйв! Улица эта гораздо уже, чем я представляла. Четыре полосы — две туда, две обратно; не знаю, почему я ждала большего.

Вдоль улицы повсюду высажены цветы, кругом пальмы.

Зафиксировав местные ландшафты, как любой прилежный турист, я захожу в магазин. Как ни стыдно, на самом деле мне на эти красоты плевать. Мне просто требуется роскошное белье. И я хочу, чтобы Пинк, снимая его с меня, не испытывал отвращения.

И вот мы сидим в ресторане с видом на пляж Санта-Моника. Как здесь великолепно! Мужчина напротив меня тоже великолепен. Сейчас нам принесут меню, а пока…

На мне платье, которое я взяла с собой по настоянию Карен. Спасибо тебе, подруга. Спасибо вам, горничные отеля, что отгладили его.

Мы заказываем стейки, салат и бутылку красного.

Пинк в основном молчит, а если открывает рот, то произносит комплименты.

Как я прекрасна, как обворожительна и сексуальна в этом платье… И тут до меня доходит: он хочет затащить меня в постель ничуть не меньше, чем я — его.

Измочалив в тарелке стейк и дважды уточнив, что все жены, которые случались в его жизни, теперь точно бывшие, я неожиданно для себя приглашаю его в отель.

Мелькает мысль об Адаме — крошечной вспышкой, слишком короткой, чтобы я обратила на нее внимание.

Я думаю о Мег и о том, что Карен права. Все мои проблемы остались дома. Я скучаю по дочери, ей бы здесь очень понравилось, и мы обязательно приедем сюда вместе. Заявимся на Родео-драйв и возьмем штурмом.

А сейчас… сейчас я в Лос-Анджелесе и намерена сделать то, чего раньше никогда не делала. Просто расслабься, говорю я себе. Просто расслабься.

Пинк требует счет, и прежде чем я успеваю что-либо сообразить, мы уже едем в отель. Он держит меня за руку, поглаживает мой большой палец своим, и, черт меня подери, я не могу сдержаться. Сейчас на него выльется весь запас моего воздержания.

Никогда раньше… никогда раньше я не испытывала ничего подобного… Этот мужчина — просто автомат по производству оргазмов. Ему патент надо брать. Его пальцы и язык исследуют все мое тело. Он смотрит на то, что раньше было скрыто платьем, и задыхается от удовольствия. Как хорошо, что я не поленилась и рано встала.

Действительно — все тело. Я плавлюсь и уже готова сама снять оставшееся. Но он не торопится.

Я странным образом благодарна за это, и вот он уже языком тянет с меня двухсотдолларовые трусики.

Возбуждение зашкаливает. Наконец он снимает их и начинает двигаться. Медленно…

Для такого крупного мужчины Пинк ведет себя удивительно бережно: входя в меня, он, кажется, даже задерживает дыхание.

Я кончаю, и он следом за мной. Позволяет мне отдохнуть, но, по всему видно, ему мало.

Пинк затихает, а я вижу, как мигает в заряднике мой телефон, и тянусь посмотреть. Тут его рука обхватывает меня.

Он шепчет:

— Брось.

Хихикаю и перегибаюсь через кровать туда, где на полу валяются его трусы. Из внутреннего кармашка высыпались презервативы. Он что, не сомневался, чем все закончится? Я в ужасе — и испытываю еще более сильное желание.

Теперь я сверху. Он во мне. Как жалко, что раньше мне не доводилось заниматься таким сексом — безудержным, ничем не ограниченным, развратным. Содрогаясь в волнах очередного оргазма, понимаю, что это такое. Секс. Яркий, невозможный, без комплексов.

Впервые в моей жизни.

Когда солнечные лучи пробиваются сквозь шторы с Брайтон-стрит, я встаю и иду в душ. Потом заказываю завтрак на двоих — фрукты, мюсли, чай и кофе.