Он будто читает мои мысли:

— Твоя дочь? Каким козлом она тебя посчитает?

Еще один удар.

Разговор окончен. Мы еще не закадычные приятели, но шаг вперед сделан. Он жмет мне руку, благодарит за игру. Я прошу его передать, чтобы Кира мне позвонила.

Он кивает.

— Ты хочешь повидать Ноя?

— Конечно.

— Гордон будет возражать. Особенно…

— …особенно если проба не подойдет. Зачем нарушать равновесие, верно?

Тим молча пожимает плечами.

— Я хочу увидеть его, Тим. Ему не нужно знать, кто я такой. Скажем, просто «друг семьи». Я ведь могу быть вашим «другом»? Я не стану мешать отношениям Киры и Гордона, ни в коем случае. Но я бы хотел повидаться.

— Один из моих друзей? Может, и пройдет.

Я молчу. Мне и вправду нечего больше сказать.

Тим садится в машину.

— Я посмотрю, что можно придумать. — И дверь захлопывается.

Появилась надежда. Хочу верить, что мне удалось навести мостик, и возможно, Тим сумеет повлиять на Гордона. И что, может, я увижу сына.

Хватит ли у меня смелости обратиться к Мег? Теперь все зависит от нее. Я помочь не в силах.

Но она и ее мать никогда меня не простят…

Звонок Киры раздается через час после того, как я возвращаюсь из гольф-клуба, и через пять минут после сообщения из лаборатории, что донором для сына я быть не могу.

Мэтт входит в офис, как раз когда звонит телефон.

Смотрит на меня. Я инстинктивно снимаю трубку — и только потом осознаю, что, вероятно, это не тот разговор, который стоит вести при свидетелях. Однако Мэтт не делает ни малейшей попытки выйти, поэтому я слушаю, подавая односложные реплики.

— Ты поговорил с Мег? — спрашивает она.

Поговорю, обещаю я. И вешаю трубку.

— Эмма? — спрашивает Мэтт. — Как она там?

— М-м-м… Полагаю, хорошо, но мы больше не вместе.

Брови Мэтта взлетают до небес.

— И правильно.

Глубоко выдыхаю. Я устал, измучился от того, что все идет наперекосяк, от того, что в моей жизни такое множество подводных камней и тайн. И я решаю, что Мэтт должен знать правду.

— Это не Эмма. Звонила Кира Пью, урожденная Кира Генджер.

Мэтт хмурится.

— С какой стати Кире тебе звонить?

И когда он задает этот вопрос, что-то в его голове щелкает, и элементы пазла складываются. Но, судя по следующей реплике, складываются как-то не так:

— О господи, нет! Адам, пожалуйста, только не говори мне, что…

Я поднимаю руку.

— Кира — мой друг. И больше ничего.

Из комнаты словно выкачали весь воздух, а потом распахнули окно настежь. Настолько ощутимо его облегчение.

— Десять лет назад у нас… было. Сейчас сыну девять лет. Кира ясно дала понять, что не хочет моего участия, поэтому я никогда не присутствовал в жизни Ноя.

Как здорово. Возможно, пройдет время, и я смогу привыкнуть к честности. Но сейчас я предпочитаю не смотреть в лицо Мэтту.

— Ной болен, у него лейкемия. Кира связалась со мной, поскольку требуется донор для пересадки костного мозга. Ей пришлось сказать Тиму, кто отец, отсюда его реакция.

Мэтт давится, словно его сейчас вырвет. Я говорю, по-прежнему глядя в сторону:

— Кира позвонила мне напомнить, что наша последняя надежда найти подходящего донора — Мег.

Мне придется все рассказать дочери и попросить сдать пробу. А если результат будет благоприятным, просить ее, чтобы она стала донором стволовых клеток.

И, самое тяжелое, придется рассказать Бет.

Я умолкаю, встаю и подхожу к окну. Руки упрятаны глубоко в карманы, плечи ссутулены. Глядя вниз, на снующих по улицам людей, я напоминаю себе, что жизнь, вопреки всему, продолжается.

Через несколько минут Мэтт оказывается рядом со мной.

— Я могу сдать пробу, — говорит он. — Уверен, Джен тоже согласится. Никогда не знаешь заранее, иногда в доноры годятся и чужие люди. — Он обнимает меня за плечи. — Господи, Адам, что творится с твоей жизнью…

Я улыбаюсь.

— Спасибо тебе. Да, знаю, я уже голову сломал, думая об этом.

— Все перемешалось, — кивает Мэтт, — как в кино. Тебе надо написать сценарий и послать в Голливуд.

Огребешь кучу денег.

Я понимаю, что он старается меня отвлечь, но эта фраза наводит на мысли о Бет. Мег упоминала, что ее песня для фильма попала в шортлист. Живот скручивает спазмом — еще чуть-чуть, и я окончательно разобью ей сердце, на этот раз на мелкие, очень мелкие кусочки.

Крошечные кусочки, и уже ничего не соединить…

Я молча молюсь о чуде, о том, что мне не придется признаваться, каким невероятным лжецом я был так долго.

Станция метро «Набережная». Красно-белая эмблема подземки вспыхивает перед моими глазами, и я подскакиваю. Вовремя! Миг — и двери захлопываются.

Здесь прохладно. Я кутаюсь в пальто и спешу на эскалатор. Отсюда хорошо видно разбухшую реку по другую сторону дороги: собравшаяся там рядом с парапетом группа студентов громко распевает. Я сворачиваю вправо и направляюсь на запад, в сторону Биг-Бена. Расположенный на маленькой улочке за Парламентом, «Водопой» набит под завязку разномастной публикой: офисными служащими в костюмах и очках, туристами, персонажами богемного вида.

Выскочившие покурить — в футболках, вот кому, должно быть, холодно! — толпятся у двери, я же проталкиваюсь в глубь помещения. Там облицованная дубовыми панелями барная стойка. Она немаленькая, с десяток метров длиной, и все кожаные разноцветные стулья вдоль нее заняты.

Напротив — отдельные кабинки, декорированные изношенной клетчатой тканью в цветах шотландских кланов, где собираются завсегдатаи для «выпьем и закусим ». Кабинки тоже все заняты. Бен машет мне из крайней. Он явно еще не сказал Карен, что пригласил меня. Она улыбается, обнимает, говорит, как рада, и все такое, но я чувствую, что сегодня вечером третий здесь — лишний. Стараюсь не подавать вида. Бен наливает мне высокий бокал шампанского. Бутылка уже полупустая.

— Новости от Джоша есть? Можно начинать праздновать? — спрашивает он.

Карен смотрит на меня широко распахнутыми глазами, как ребенок в ожидании подарка.

— Нет, — отвечаю я.

Она хватает меня за руку и тянет в кабинку.

— Ничего. Скоро будут. — Бен говорит с уверенностью, которую я не испытываю. — Пойду закажу еще бутылку.

— Не злись. — Карен виновато морщится. — Я не знала, что он позовет тебя. Мне еще до твоего прихода не понравилось, что он упер нашу идею с «выпьем и закусим». Понимаешь, он все еще пытается меня поразить.

Нам надо набирать общие, на двоих, воспоминания, свои собственные, а он спер наши с тобой — когда-то я сказала, что было весело.

— Я немного ревную… Вообще-то сильно ревную.

С другой стороны, Бен надолго уезжал. Он просто не знает, куда сейчас можно пригласить девушку.

— Его не было всего год, не десять! Честно говоря, мне кажется, что до своего отъезда он вообще нигде не был!

Она права. До отъезда Бен шесть лет жил с Элизой.

Интересно, насколько откровенен он был с Карен, рассказывая о причинах разрыва?

— Он сказал мне, что они с Элизой почти никуда не ходили. Она была домоседкой?

— Она… А что он уже рассказал? — Я утаскиваю с опустевшей тарелки черную оливку.

— Бен не особенно распространялся, да я и не спрашивала. Не хочу, чтобы он копался в моем прошлом, поэтому и ему стараюсь не задавать лишних вопросов.

Надеюсь, ты заполнишь пробелы?

Именно этого момента я боялась с тех пор, как они начали встречаться. Как рассказать Карен, что Бен и Элиза расстались после долгих бесплодных попыток зачать ребенка методом ЭКО? Бен был готов взять младенца и из приюта — он всегда мечтал стать отцом, а Элиза хотела своего, родного. Карен тоже хочет детей, и сейчас, в сорок, ее способности к деторождению ограничены. Стоит ли затрагивать эту тему?

— Потом, — шепчу я. — Он возвращается.

— Еще «выпьем» и варианты для «закусим». — Бен, ухмыляясь, протягивает нам меню. Мы улыбаемся, делая вид, будто что-то выбираем, и говорим хором: «Кесадилья. Большая тарелка».