— Вашей… вашей племянницей?

 — Дочерью моей сестры.

 Приходской священник выглядел так, словно его вот-вот хватит апоплексический удар.

 — Мы счастливы принять вас у себя, мистер Хопкинс-Уайт. – Мисс Темплтон сопроводила свои слова очаровательной улыбкой.

 — Благодарю вас.

 — Я слышала, что вы приехали из Нортумберленда.

 — Я… да, это так. Да. Из Нортумберленда.

 — Я также слышала, будто там много прекрасных… – Она больно пнула меня носком туфельки по голени. – Много прекрасных цветов, таких как… – Очередной пинок. – О, прошу вас, помогите же мне, мисс Уитерсби. Вы разбираетесь в цветах намного лучше меня.

 — Не сомневаюсь, что у вас имеется множество прекрасных образцов бирючины[31], мистер Хопкинс-Уайт.

 Он озадаченно нахмурился:

 — Моя коллекция… в настоящий момент пребывает в некотором беспорядке, видите ли, но да. Я собрал много экземпляров, пока жил в Нортумберленде. Уверен, среди них имеется и бирючина.

 Мисс Темплтон вздохнула:

 — Обожаю все экзотическое. А вы, мисс Уитерсби?

 — Кое-что. – Зачастую экзотика представлялась мне чересчур чужеземной.

 — Я имела в виду местную экзотику. Особенно те разновидности цветов с севера, которые нечасто встречаются здесь.

 Мистер Хопкинс-Уайт изо всех старался не улыбнуться:

 — Поскольку Нортумберленд находится на севере, то, должен заметить… Точнее говоря, здесь, у вас, в Чешире, цветов гораздо больше, и они куда разнообразнее.

 — Но вы, кажется, говорили, что на вашу коллекцию стоит посмотреть! – Мисс Темплтон буквально осыпала бедолагу упреками. – Скромность вам к лицу, но мы с мисс Уитерсби полагаем себя искренними ценительницами цветов, поскольку сами очень любим собирать их, и я надеюсь, что когда-нибудь мы сможем убедить вас продемонстрировать нам свою коллекцию.

 — Разумеется, я буду счастлив…

 — Ваша любезность не знает границ! Нам бы не хотелось мешать вашим трудам над проповедями, но, быть может, нам удастся уговорить вас показать ее во вторник после полудня? Скажем, в районе четырех часов?

 — Во вторник? Что ж, разумеется, вторник…

 — Вот и замечательно! В таком случае до встречи.

 Мы обе сделали реверанс, и, пока приходской священник округлившимися от изумления глазами смотрел на моего дядю, стоявшего рядом, мисс Темплтон схватила меня за руку и потащила прочь.

 — Боже милосердный! А ведь у этого человека восемь детей. Удивления достойно, как он сумел собраться с мыслями настолько, чтобы жениться в первый раз.

 — Собственно, он не так уж глуп. – Честно говоря, мне показалось, что вел он себя много лучше, нежели в прошлый раз. – И он был прав насчет того, что здесь, на юге, встречается значительно больше цветов, чем на севере.

 — Мне нет никакого дела до цветов, мисс Уитерсби!

 — В таком случае для чего же вы вынудили его дать согласие показать нам свою коллекцию?

 — Чтобы вас видели бывающей у него дома. Никто и никогда не заподозрит, что он строит планы в отношении меня. Папа ни за что не одобрит его ухаживаний! А вот вы, мисс Уитерсби, совсем другое дело. Я пущу слух, что мы с вами намерены побывать в гостях у мистера Стенсбери и мистера Хопкинса-Уайта во вторник, и тогда посмотрим, что станут болтать досужие языки!

 Не прошло и двадцати минут, как к нам подплыла миссис Биквит:

 — Я слышала, что у нового приходского священника восемь детей. – Скулы у нее порозовели и теперь полностью соответствовали тону платья.

 Поскольку она, судя по всему, обращалась ко мне, то и ответила ей тоже я:

 — Мне говорили то же самое.

 — Однако же, полагаю, что для вас это не имеет особого значения.

 — Для меня? А почему это должно иметь для меня значение?

 — В вашем возрасте нельзя быть слишком уж разборчивой.

 — Разборчивой? Полагаю, все зависит от того, о чем идет речь. Если о микроскопах, то здесь, на мой взгляд, разборчивость очень даже уместна. Мы с отцом всегда считали, что германские линзы, хотя и ужасно дороги, в этом смысле представляют собой куда более удачный выбор…

 — Микроскопы? – Миссис Биквит развернулась к мисс Темплтон. – Какое отношение имеют микроскопы к…

 Мисс Темплтон одарила ее обворожительной улыбкой:

 — Мисс Уитерсби обожает цветы. Ее отец – очень известный ботаник.

 — Вот как? – Взгляд дамы вновь переместился на меня. – В таком случае, вы должны стать членом Общества изучения живой природы «Кингз-Хед».

 — Я так не думаю. Я…

 — Вы должны присоединиться к нам. Нет ничего более вдохновляющего, чем цветы. Мы собираемся в воскресенье после полудня.

 После того как хозяйка вечера удалилась, я изложила свои соображения мисс Темплтон:

 — Я не хочу становиться членом Общества изучения живой природы.

 — Но почему? Я сама состою в нем.

 — Я возражаю против самой идеи подобных Обществ, поскольку большую часть времени они попросту уничтожают ту самую природу, ради изучения которой якобы созданы, так что к тому моменту, когда на горизонте появляется настоящий ботаник, ему уже нечего собирать и коллекционировать!

 — Прошу вас, говорите тише. Не надо повышать голос. На нас уже начинают обращать внимание. – Развернув свой веер, она принялась томно обмахиваться им.

 — Ну и пусть!

 — Боже милостивый, мисс Уитерсби, совершенно ни к чему столь яростно отстаивать собственное мнение. Особенно когда предполагается, что все ваши мысли заняты замужеством. – Она вновь похлопала меня по руке, оглядывая комнату. – Интересно, рядом с кем нас посадят за ужином? Я намерена быть смелой и надеюсь, что вы окажетесь достойной собеседницей для мистера Стенсбери. Полагаю, он обладает всеми задатками джентльмена. Какое несчастье, что он составил себе состояние на железных дорогах. Это никоим образом не может свидетельствовать в его пользу. А жаль.

 К тому времени, как мы сели за стол, я умирала с голоду. В целом же, компания выглядела весьма пестрой и даже красочной. Собравшиеся напомнили мне цветущий луг в июле.

 За ужином меня посадили напротив адмирала, между мистером Стенсбери и мистером Хопкинсом-Уайтом.

 Должна признаться, что поначалу я уделяла куда больше внимания еде, чем своим соседям по столу. Такого хлеба я еще в жизни не пробовала, поскольку миссис Харви не готовила ничего подобного. Мне даже не нужно было макать его в чай, чтобы откусить кусочек. Нам подали устриц, есть которых я не стала, и прозрачный суп, которому я воздала должное. За ним последовала какая-то отварная рыба, тушеные артишоки и рулет из свинины, который был ни сухим, ни жестким. Этого оказалось достаточно, чтобы я спросила себя, почему мы с отцом должны питаться, как матросы, терпящие бедствие, тогда как другие люди вкушают поистине королевские блюда.

 Пока я ела, мистер Хопкинс-Уайт беспрестанно надоедал мне извинениями по поводу состояния своих коллекций, тогда как мистер Стенсбери пытался убедить меня в достоинствах того, что он называл «коряжником»[32].

 И только когда подали сыр, я смогла уделить время поддержанию беседы. Откровенно говоря, я не очень люблю сыр.

 — Когда вы говорите «коряжник», мистер Стенсбери, что вы имеете в виду?

 — Наконец-то! Первые проблески интереса к моей затее. – Мне понравилась его улыбка, показавшаяся вполне искренней. – Но должен заранее предупредить вас, мисс Уитерсби, что все остальное население графства полагает ее несусветной глупостью.

 — Мне известно, что значит пренебрежительное отношение к делу всей вашей жизни. Или неприкрытый скептицизм, когда в лучшем случае его полагают забавным хобби и не более того. – Или же вообще не обращают на него внимания.

 — Я вижу, вы действительно понимаете меня. – Мистер Стенсбери открыто и прямо взглянул на меня своими зеленовато-карими глазами. У него были темные волосы, и он зачесывал их назад, открывая треугольный выступ на лбу. Над чертами его лица поработала уверенная и твердая рука, оставив после себя упрямый подбородок и широкий лоб. Было нечто такое в его внешности, что напомнило мне настырный сорняк, нахально вторгшийся в цветочный сад и пытающийся отвоевать себе место среди других растений. Выглядел он довольно безобидно, да и, скорее всего, был таковым на самом деле, но почему-то казался здесь чужим и лишним.