Только после того, как я вернулась домой и поставила цветы в вазу, мысли мои вновь устремились к предстоящему вечеру. Я решила, что вполне могу надеть свое лондонское платье заранее, чтобы быть готовой к приезду дяди. Я не надевала его с прошлого года, и потому пришла в отчаяние, обнаружив, сколько пыли оно собрало на себя за это время. Вооружившись щеткой для волос, я взялась за дело, и вскоре, расчесывая и выколачивая, мне удалось привести его в более или менее божеский вид.

 Но, как выяснилось, я успела позабыть о том, как мне не нравилось носить его – воротник показался мне слишком тесным, а рукава – чересчур узкими, но ведь я уже пообещала дяде, что надену его, так что оставалось лишь сцепить зубы и стойко переносить страдания. В моей комнате, выходящей на северную сторону, быстро темнело, и потому я решила сойти вниз, что и проделала, держа в руках научный трактат о британской ежевике.

 Мне не хотелось попадаться на глаза отцу, а уж тем более мистеру Тримблу. Но, так как большая гостиная была чуть ли не до потолка завалена кипами прокладочной бумаги и гербарными прессами, то, чтобы присесть где-нибудь, мне предстояло либо переложить все это куда-то, либо отправиться в малую гостиную.

 Отца нигде не было видно, а вот мистер Тримбл восседал за столом, склонившись над каким-то образцом с ножом в руке. При моем появлении он встал.

 — По моему настоянию ваш отец прилег немного отдохнуть, но он просил передать вам свои наилучшие пожелания на сегодняшний вечер. Что до меня, то я надеялся увидеться с вами до вашего отъезда.

 — Боюсь, что не могу ответить вам тем же.

 Несколько мгновений он смотрел на меня, словно лишившись дара речи, после чего неожиданно рассмеялся:

 — Что ж, по крайней мере, вы честны. Мужчина всегда будет знать, как вы к нему относитесь. – Он вернулся на свое место. – Ваш отец поручил мне поговорить с вами, во-первых, о лекции на тему классификации гаммарбии[22], а, во-вторых, узнать, где может быть счет, – он сверился с листком бумаги у себя на столе, – от мистера Дентона.

 Мясник.

 — По-моему, отец выразился достаточно недвусмысленно относительно своих желаний. И оба они теперь подпадают под вашу ответственность.

 — Если вы просто подскажете мне, где я могу найти счет и лекцию, я с радостью займусь их поисками.

 Я обвела взглядом груды бумаг и штабеля книг, громоздившиеся на всех ровных поверхностях в комнате:

 — Думаю, вы прекрасно справитесь и сами, если просто начнете искать.

 — Я уже искал. Но нашел лишь… – Оглядевшись по сторонам, он схватил первую попавшуюся стопку, что грозила вот-вот обрушиться со скамеечки для ног. – Повсюду я натыкался лишь на груды бумаг, точно таких же, как и вот эта!

 Я жестом попросила показать мне бумаги, которые он держал, и он вложил их мне в руку. Мельком взглянув на них, я обронила:

 — Это эфки.

 — Это… что?

 — Эфки. То, что начинается на букву «Ф». Например, бумага «формата 13 на 17 дюймов»[23], или бюллетени Национального общества папоротников[24], а также письма от мистера Фуллера, одного из корреспондентов моего отца.

 — Но первое – писчая бумага, второе – общество, а третье – человек.

 — Вот именно.

 — Следовательно… если мне понадобится уточнить правила ухода за наперстянкой[25], я должен был искать их здесь же?

 — Не говорите глупостей. Они бы лежали в стопке на букву «Д».

 — Вот как?

 — Потому что правильное ее название, мистер Тримбл, Digitalis. – Я окинула его внимательным взглядом. – Вы что же, плохо спали? Выглядите бледновато.

 — Ответьте мне еще на один вопрос, мисс Уитерсби. Следует ли мне ожидать, что меня ждут двадцать шесть стопок бумаг, таких как эта? По одной на каждую букву алфавита?

 — Вполне возможно.

 — В таком случае, где вы мне посоветуете начать поиски того счета?

 — В стопке на букву «С».

 — «С» означает…

 — Хотя, быть может, он лежит в стопке на букву «Д», которая означает «Дентон»? – Я не смогла удержаться, чтобы не поддеть его. Наверное, это из-за того, что воротник платья был мне чересчур тесен.

 — Думаю, мне было бы намного легче, если бы вы набросали мне эскиз своей системы учета и хранения документов.

 — Я бы с радостью, но ведь это означало бы оказать вам помощь, не так ли? А это мне отныне строго-настрого запрещено. Поэтому, надеюсь, вы поймете меня, если я скажу, что не стану делать этого.

 И я принялась перелистывать страницы доклада, делая вид, что увлечена им.

 Он окинул меня чрезвычайно выразительным взглядом своих голубых глаз:

 — Я вас чем-то обидел?

 — Вы? Ничуть не бывало, мистер Тримбл.

 — Очень рад, потому что мне вдруг показалось, что…

 — Дело в том, что мне показался чрезвычайно вопиющим и оскорбительным тот факт, что мне велели передать вам – человеку, с которым мы едва успели познакомиться, – дело всей моей жизни и жизни моего отца, а теперь выясняется, что вы еще и ожидаете от меня помощи. Словно все, что я делала, все письма, которые написала, те пенни, что я сэкономила, все… все… все ведра, что я подставляла под течь в крыше, – все это пустяки и ерунда, не стоящая внимания.

 — Уверяю вас…

 — И не только это. Ведь я вела почти всю его… – Я вовремя спохватилась и прикусила язык.

 — Всю его что?

 — Я… писала книги и тому подобное, чтобы оплатить наши счета. Отец сейчас работает над иллюстрированной серией, для которой я, кстати, рисовала все картинки, но дело это чрезвычайно сложное и долгое, а финансируется оно по подписке. И я не думаю, что эта самая подписка, хотя и очень дорогая, принесет нам больше денег, чем все его предыдущие труды. А мне почему-то кажется, что вы не умеете рисовать орхидеи?

 — Не могу сказать, будто когда-либо…

 — А я, значит, должна бросить незаконченные иллюстрации и всю свою недоделанную работу только ради того, чтобы выйти за кого-либо замуж?

 — Я никогда не говорил…

 — И передать всю отцовскую работу в руки человека, который даже не знает, как правильно называется наперстянка?

 — Это была всего лишь шутка, уверяю вас.

 — Да. Вот именно. Именно так я себя и чувствую. Как будто я должна передать все, что сделала и чего добилась, в руки более подходящего ассистента только потому, что у меня есть пестики!

 — Пестики?

 — Как будто кто-то счел их менее важными, нежели тычинки!

 — Тычинки?

 — Разве вы не понимаете, насколько это возмутительно?

 — Я вижу, что вы вне себя от негодования.

 — Чрезвычайно.

 Он вновь встал и поклонился.

 — Вы буквально кипите от гнева. Но, как мне представляется, это я вам помогаю, причем безвозмездно, а не наоборот.

 Если бы он не занял мое место без спросу, я бы, пожалуй, смогла сполна оценить его чувства.

 — Благодарю вас, мистер Тримбл. – Наконец-то передо мной промелькнул образ того человека, с которым я познакомилась в ходе нашей с ним переписки.

 — Итак… вы согласны? Я имею в виду, набросать вашу схему учета?

 Я вдруг почувствовала, как краска гнева заливает мне лицо.

 — Вы что же, не поняли ни единого слова из того, что я вам сказала? Мой ответ – нет!

 В кои-то веки дверной колокольчик зазвенел в самый подходящий момент.

 Мистер Тримбл кивнул в сторону переднего холла:

 — Я открою, пожалуй?

 — Будьте так любезны. – Я вновь взялась за трактат с намерением все-таки прочесть его, но тут в комнату вошел адмирал. Он замер на месте как вкопанный, окинув меня взглядом с головы до ног.

 — Я надеялся, что к этому времени ты будешь готова, моя дорогая.

 Я встала:

 — Я готова.