— Что вы вполне успешно претворили в жизнь.

 И вновь уголки его губ дрогнули в намеке на улыбку:

 — Я обнаружил, что колония как нельзя лучше подходит для честной жизни.

 — Но леди Каролина не разделяла вашего мнения?

 — Нет. И тогда, чтобы избежать общественного унижения, которому я неизбежно подвергнусь после того, как ее весьма значительное состояние утечет сквозь пальцы моей семьи, я решил, что должен вновь подвергнуть себя изгнанию.

 Подвергнуть себя изгнанию?

 — Каким же это образом?

 Он вздохнул и принялся бесцельно крутить в руках свой цилиндр.

 — Полагаю, что самый быстрый способ добиться этого – связаться с неподходящей женщиной. – Он встретился со мной взглядом.

 — Мне говорили, что люди вашего круга поступают так сплошь и рядом. Не испытывая при этом ни малейших угрызений совести.

 Он вперил в меня пронзительный взгляд:

 — По некотором размышлении я вынужден согласиться с вами. Но я подумал, что… если женюсь на означенной женщине, то мне действительно прикажут убираться с глаз долой. Этого даже следует ожидать, говоря откровенно. Будучи человеком чести, я бы счел это своим долгом.

 Похоже, он ожидал ответа, но я уже и так разговаривала с ним куда дольше, нежели собиралась.

 Однако, едва я повернулась, чтобы позвать отца, эхо его слов настигло меня и заставило остановиться.

 — Следует ли понимать вас так, мистер Тримбл, что вы только что сделали мне предложение?

 — Все может быть. Вас это удивляет? Готовы ли вы принять столь нелепое предложение от несообразного фермера-овцевода?

 — Все может быть. Если оно будет сделано должным образом.

 — Святые угодники, Шарлотта. Я люблю играть словами не больше вас. Выходите за меня замуж!

 — Хотя я не могу сказать, будто не одобряю вашего пыла, это было повелительное предписание, Эдвард, а не вопрос. Как вы можете оказать мне честь, прося моей руки, когда бесчестите меня, заранее будучи уверенным в том, что…

 Он взял меня за плечи, притянул к себе и поцеловал. Неторопливо и со знанием дела. Далеко выйдя за рамки того, что можно было бы счесть приличествующим случаю выражением привязанности. К счастью, нас никто не видел, да и подсматривать за нами было некому. Наконец, спустя долгое время, он отпустил меня. Или попытался, во всяком случае. Но я обвила его руками за шею и не позволила этого сделать.

 Он приложил ладонь к моей щеке:

 — Вы согласны?

 — Согласна на что?

 — Ради всего святого! Вы согласны выйти за меня замуж?

 — Ради всего святого? Едва ли. – Хотя, честно говоря, мне очень хотелось, чтобы он поцеловал меня снова.

 — Проклятье! – Он схватил меня за руки и упал передо мной на колени. – Вы – самая вздорная, язвительная и невозможная женщина из всех, которых я когда-либо встречал. Позвольте мне говорить начистоту, мисс Уитерсби. Я люблю вас. Вы мне нужны. Я хочу жениться на вас.

 — Все это очень мило с вашей стороны, мистер Тримбл, но разве вы не хотите узнать мое мнение по этому поводу?

 Он зажмурился, шумно втянул воздух через нос, а потом открыл глаза и вновь вперил в меня свой пронзительный взгляд:

 — Вы хотите выйти за меня замуж, мисс Уитерсби?

 — Да.

 — Да? И это все, что вы можете сказать?

 — Вы хотите, чтобы я ответила «нет»?

 — Нет! Просто я заявил вам о своей любви и… и своей привязанности, и только что…

 — Подобно распустившемуся цветку, я обнаружила, что нет смысла придерживаться каких-то идеализированных представлений, которых не существует в природе. Я могу быть лишь тем, чем являюсь на самом деле, и предложить лишь те лепестки, что имеются у меня в наличии, надеясь, что кто-либо разглядит за ними не то, что кажется, а что есть в действительности.

 Он встал и улыбнулся:

 — Какой заковыристый ответ.

 — Подразумевалось, что он будет возвышенным.

 Он взял мои руки в свои и прижал их к своей груди, а потом наклонил голову и принялся целовать мои пальцы.

 — Да?

 — Да.

 — Тебе придется стать женой фермера-овцевода.

 — А тебе придется стать мужем ботаника.

 Он улыбнулся и склонился ко мне, чтобы поцеловать еще раз.

 — Я согласен.

 Бракосочетание мисс Темплтон и мистера Стенсбери стало свадьбой века. По крайней мере, так уверяли в Чешире. Торжественная церемония состоялась в мае, и пастор лично возглавил церковную службу. После нее в коряжнике был устроен роскошный прием, причем ради такого случая новобрачная украсила любимое детище мистера Стенсбери цветами и папоротником так, что его было не узнать. Пара отправилась на Континент, дабы провести там медовый месяц длиной в целый год, а я начала получать письма, идущие непрерывным потоком. Хотя мистер Стенсбери намеревался в течение этого года приобретать новые образцы для своей коллекции, Ада уговорила его посетить Париж, Берлин и Вену. Насколько я могу судить, по прибытии в Оуэрвич-Холле их ожидают целые штабели сундуков, террариев с экзотическими растениями и ящиков с новой модной мебелью.

 Мистер Хопкинс-Уайт в феврале и марте окончательно скормил огню в камине остатки своей злосчастной коллекции, после чего на пару недель в апреле отправился погостить в свой любимый Нортумберленд, пока сиделка, нанятая им для детей, и повариха приводили его приходской дом в порядок. К своему величайшему изумлению, во время пребывания там он женился на троюродной сестре, которая обладала всеми задатками, чтобы превратиться в идеальную миссис Пастор.

 Из уважения к моему отцу мы с Эдвардом отложили свадьбу до тех пор, пока он не переселился к адмиралу. И уже ради того, чтобы соблюсти приличия, нам пришлось подождать, пока леди Каролина не отыщет себе подходящего супруга. Но, учитывая связи ее семьи, на это не ушло много времени. Так что к концу июня я превратилась в миссис Тримнелтонбери. Должна признать, что мне нравится, когда меня так называют.

 Этим летом я совершила путешествие, о котором и мечтать не могла. Нам понадобилось два полных месяца, чтобы достичь Новой Зеландии, еще месяц – чтобы пополнить припасы в Кристчерче, а когда мы наконец добрались до овцеводческой фермы Эдварда в Кентербери, я обнаружила целую связку писем из дома, поджидавших моего прибытия.

 Признаюсь вам, что никогда не стану своей в семействе Тримнелтонбери. Но мы с Эдвардом намерены заняться разведением собственной породы овец в месте, которое нравится нам обоим, и вести при этом образ жизни, который устраивает нас как нельзя лучше. Я еще не имела удовольствия свести близкое знакомство с овцами, но уже успела обнаружить, что они и вполовину не такие ужасные, как я опасалась. А Эдвард оказался настолько замечательным, что превзошел мои самые смелые мечты. Здесь повсюду целое море флоры, которая все еще ждет своего исследователя, и я решила, что должна буду написать по крайней мере несколько иллюстрированных книг, чтобы должным образом представить их остальному миру. В общем и целом, как мне представляется, я вполне… счастлива.

 — У меня родилась потрясающая идея, как написать книгу об изобразительном искусстве, женщинах и ботанике! – заявила я своему агенту и редактору. Но, когда я приступила к планированию исследований, меня охватили сомнения. Ведь для того, чтобы разобраться в науке, вы должны прочитать о ней как можно больше. И я последовала собственному совету – стала читать о ботанике: историю науки, биографии тех, кто ее изучал и вошел в золотой фонд науки. Период, который мне предстояло изучить, от начала 1700 годов до первой половины XX века. Оказалось, что я поставила перед собой почти непосильную задачу: создать главную героиню, которая бы жила и дышала наукой. Мало того, требовалось пробудить интерес к ботанике у обычных людей вроде меня самой, которые очень далеки от этой отрасли знаний, она им решительно не интересна.

 В основу этой книги легли истории многих женщин, вклад которых в развитие ботаники, большей частью, остался незамеченным. Женщин, подобных Шарлотте. Они создавали иллюстрации и писали книги, после публикации которых вся слава доставалась мужчинам. Мною двигало еще и праведное возмущение тем, что, несмотря на их титанический труд, они не удостоились даже доброго слова.