Необидчивость журналиста произвела на нас хорошее впечатление. Икрамов виновато усмехнулся, и лицо его сразу приобрело подкупающее выражение детской наивности.

— А я считал, наоборот, что вы геркулес. Знаете, окинув первым взглядом эту комнату, подумал: конечно, Дадашзаде среди них нет, мы ошиблись комнатой. Ваш голос в трубке звучал очень солидно. А вы комплекцией пожиже нашего Галалы.

— Забудем эти мелочи. Спасибо, что привели Вагабзаде. Выйдем в коридор, побеседуем.

За дверью я снова попытался взять инициативу разговора в свои руки:

— У меня отобрали водительские права… — Видя, что эти слова не вызвали у журналиста интереса, настойчиво добавил: — Вы хотели говорить со мною совсем на другую тему. Но видите, что получается, наша шоферская бригада выполняла важное задание по перевозке, а сейчас все запнулось из-за оплошки бригадира, то есть меня. Конечно, я виноват…

— Конвойных позовем, пусть уведут опасного преступника, — буркнул Икрамов с мрачным юмором. — Давайте-ка лучше я расскажу.

Дадашзаде уже знакомым мне жестом потер ладонью нос, как бы призывая себя сосредоточиться.

— Товарищи, успеете выговориться оба. Пока не выясним все до точки, мы не разойдемся.

Он оказался прекрасным слушателем. Иногда задавал вопрос, и этот вопрос был не только уместным, но наталкивал нас на новые проблемы, до которых мы сами еще не додумались.

— По скольку часов в неделю простаивают ваши машины в гараже? — неожиданно спросил он.

— Если исправны, совсем не простаивают.

— Тогда спрошу иначе: какова продолжительность рабочего дня?

— Восемь часов.

— А по окончании его где машины?

— Ну… стоят в гараже.

— То есть остаются без дела?

— Иногда вечером производим мелкий ремонт.

— Но ведь не каждый день?

— Верно. Не каждый.

— Еще вопрос. Все ли водители имеют реальную возможность возвращаться с попутным грузом?

— Нет. Смотря какой рейс. При ближних поездках в этом нет смысла. Да и в дальнем рейсе не всегда удобно. — Я немного подумал. — Вот если бы на перепутьях были созданы специальные грузоотправительные базы, тогда все упростилось бы. Пока ищешь подходящий груз, проходит дорогое время. Побочные крюки не занесены в путевой лист, как, впрочем, и случайный груз, сегодня один, завтра другой; они вызывают подозрительность, нарекания автоинспекции. Чем доказать, что груз попутный, а не «левый»?

Дадашзаде что-то быстро черкнул на листке записной книжки. Он не обрывал меня и не выказывал нетерпения, когда я уходил довольно далеко в сторону от его первоначального вопроса.

— Если учесть время приема и сдачи грузов, — задумчиво сказал он, — задержки в пути, а также профилактику, все равно автопарк в целом простаивает по двенадцать часов в сутки. При нехватке транспорта это недопустимо!

— Но у нашей базы определенное задание, — вступился Икрамов. — Мы обслуживаем нефтеразведку.

— Хотя не возите к месту работы буровиков? Знаю, знаю, этим занимаются отдельные автобусы, у которых, по существу, всего два рейса в день: туда и обратно. Остальное время они тоже на приколе. А город задыхается без пассажирского транспорта! Не знаю, как вы к нам добрались? Я всякий день возвращаюсь домой без пуговиц — такая толчея в трамвае. Один бранится, что ему на ногу наступили, другой клянет всех: опоздал на работу. Дорога ворует наше время! Автобусы еле ползут.

Икрамов неожиданно вступился за транспорт:

— Слишком много народу стало на улицах. Пешеходы лезут под колеса, и водитель вынужден ежеминутно менять скорость. Ложится дополнительная нагрузка на двигатель, нарушается нормальная работа коробки скоростей; они часто выходят из строя.

— Представьте, вот этого не знал! Сам за рулем не сидел. Управлял только арбой с быками.

— Да ну? — Я безмерно удивился. — Вы ведь горожанин?

— Эх, друг, газетчику надо побывать в каждой шкуре, иначе кому интересно его недостоверное писание?

Икрамов застенчиво пожаловался:

— Только пробую писать, только складно не получается. В голове, в сердце — одно, перенесу на бумагу — и все потеряло вкус, как позавчерашняя стряпня.

Я уже ловил недоуменные взгляды Дадашзаде, когда Икрамов во время разговора по привычке то и дело тянулся к тетради, даже перелистывал ее, черпая оттуда поддержку, находя веские доказательства своим доводам.

Газетчику не могло прийти в голову, тем более при первой встрече, с какой страстностью ведет Икрамов свои записи и как нелегко заслужить честь — попасть на эти рукописные страницы!

— Я еще никогда не встречался с журналистами, — продолжал Икрамов. — Думал, что они сродни артистам: умеют с выражением произносить слова, и все. Вы говорите: надо влезть в чужую шкуру? А от себя, просто так писать нельзя?

На Дадашзаде напала смешливость. Он не мог произнести ни слова; кивком попросил извинения и убежал куда-то.

Я не удержался от упрека:

— Вопрос совсем не к месту. Может, человек обиделся?

Икрамов сокрушенно потряс тяжелым подбородком, что, видимо, означало: какой же я пентюх!

Дадашзаде вскоре возвратился с закопченной алюминиевой кастрюлькой в одной руке и объемистым газетным свертком в другой.

— Прошу угоститься. Отложим беседу на полчаса. Брат привез из селения готовое блюдо. У нас дома совсем неплохо готовят долму.

Икрамов готов был его обнять — такое облегчение почувствовал он от этих простых слов. Но ради приличия пробормотал:

— Большое спасибо… Нам уже пора, ждут на работе…

— Спасибо скажете. Вот говсанский лук[10], — он ловко раскладывал на газете ложки, хлеб, луковицы, приговаривая: — На базар хожу сам, женщинам этого нельзя доверить. — С усмешкой он кивнул на поминутно открывавшуюся дверь в конце коридора: — Мои сослуживцы. Досадуют, что угощение от них ускользнуло. Мы обычно обедаем сообща, в складчину, а потом подкалываем друг друга: мол, принес позавчерашний обед, а свежатинкой потчевал родичей жены, чтоб крепче любили!..

Из редакции мы втроем отправились в автомобильную инспекцию. Увидев знакомого газетчика, майор в приемной тотчас вышел из-за стола и уважительно пожал ему руку. Здесь Дадашзаде держался совершенно иначе, чем с нами в редакции. Он был строг, деловит, щуплые плечи приподняты с достоинством. Движением бровей он указал на кабинет начальника, и майор тотчас услужливо согнул руку в локте, раскрытой ладонью пригласил к обитым дерматином дверям.

— Пожалуйте!

Мы остались ждать в приемной. Меня раздражала чрезмерная общительность Икрамова. Он вертелся во все стороны, заговаривал с сидящими в очереди, обещал снять с кого-то погоны, грозил, что войдет к начальнику и потребует, чтобы тот работал по-фронтовому, а не держал людей часами.

Наконец, нас вызвали. Пока мы шли по длинной ковровой дорожке, начальник даже не смотрел в нашу сторону. Лишь когда мы очутились перед его столом, вежливо приподнялся и жестом показал, куда сесть.

В дверях застыл седоволосый капитан, член комиссии по дорожным происшествиям. Начальник и ему велел присесть.

Дадашзаде коротко обратился ко мне:

— Расскажите все по порядку сами. — Кинул иронический взгляд на капитана: — Узнаете, надеюсь?

Тот искательно улыбнулся:

— Как же! Вы писали о…

— Не меня, а этого человека?

Капитан нахмурился, слегка пожал плечами.

— Вглядитесь хорошенько. Шофер машины «АЗМ 19—27». Вы с ним знакомы?

Капитан осторожно отозвался:

— У меня такая профессия, чтобы знать шоферов.

— Особенно, если по две недели держите у себя его удостоверение без всяких оснований!

— Ах, он с той банды-базы… — вырвалось у капитана. — Виноват. Но у них нарушитель на нарушителе. И машины их годятся только на металлолом. Вечная морока. Абсолютно недисциплинированны. — Он вдруг спохватился и выпалил, глядя на своего начальника: — Что надо — исполним!

Икрамов немедленно накинулся на него:

— Как вы можете всех стричь под одну гребенку? Умейте отличить честного водителя от прощелыги. Наша автобаза видится вам в перевернутом виде; где вспыхнет — туда и руку суете! А вам известны наши передовики?