Я решил выступить в районной газете со статьей, в которой давался бы честный разбор положения дел в районе, а также анализ моих собственных ошибок и просчетов.

Черновик прочел Сейранову и Латифзаде.

Последний запротестовал с горячностью:

— Невозможно! Ваш авторитет будет полностью подорван. И не только лично ваш, а всего районного комитета партии. И потом, какой отклик вызовет подобная статья в Баку? Нет, я решительно против.

Сейранов тоже казался обеспокоенным:

— С тезисами можно выступить на бюро. Мы как раз собираемся обсудить вопрос правильной расстановки кадров.

— Конечно, конечно, — поспешно подхватил Латифзаде. — Всему найдется свое место: и положительным и отрицательным примерам.

— А как быть с письмом колхозницы? Пусть остается в уверенности, что ее сыну сознательно преграждают путь к знаниям?

— Но ведь парня все-таки посылают на учебу? В чем же вопрос?

— В том, что все решения мы принимаем келейно. О них знает лишь узкий круг лиц. Они стали вроде нового платья. Снимаем мерку с каждого по отдельности и говорим: ступай, голубчик, с тобой мы закончили. Нет гласных обобщений, а следовательно, отсутствует и широкий отклик в народе. Для кого мы заседаем на бюро, если разучились нести свои решения в гущу масс, пропагандировать эти решения, а не просто диктовать свою волю?

— Может, повременим немного? — осторожно высказался Сейранов. — Сначала закончим сельскохозяйственный год, подведем итоги, отчитаемся…

— А потом настанет пора готовиться к севу? Займемся пахотой, сенокосом? Конца этому не будет! Нет, дорогие товарищи. Открытое слово самокритики никогда не бывает преждевременным. А вот запоздать может. По вашему мнению, я рискую своим авторитетом? Готов пойти на это. И если вы окажетесь правы, не мешкая подам заявление как не справившийся со своими партийными обязанностями. Вот вы сказали, товарищ Латифзаде, что можно уравновесить отрицательные примеры с положительными? Разумеется, можно. Особенно, если начать отсчет с допотопных времен. Но сравнивать надо не то, что было и что стало, а наши большие возможности с их неполным осуществлением. Вот тогда нам не хлопать в ладоши станут, а сурово спросят: почему мы так медленно движемся вперед?

Все-таки я последовал совету Сейранова и прежде представил статью на обсуждение бюро райкома.

Его вел Латифзаде в своем обычном стиле.

— Товарищи, — сказал он, — наряду с несомненными успехами партийной и хозяйственной работы в нашей районе имеются недостатки. Товарищ Вагабзаде решил заострить внимание именно на них. Пусть нарушители государственной дисциплины знают, что никакое служебное положение не спасет их от критики. Товарищ Вагабзаде готов во многом взять ответственность на себя. Хотя к перечисленным просчетам причастны и мы с вами, — великодушно закончил он.

Когда статья была прочитана вслух, некоторое время стояло молчание. Я попросил каждого высказаться и, возможно, в чем-то дополнить ее. Ведь со стороны недостатки виднее.

Первым заговорил прокурор.

— Критика и самокритика вещи хорошие, — осторожно произнес он. — Кто спорит против этого? Однако надо видеть ясную цель, во имя которой затевается критика. Борьба с недостатками имеет двоякие последствия: в одном случае служит прогрессу и обновлению, в другом — влечет к пропасти… Остановлюсь на том, что требует внимания в первую очередь. В районном аппарате наблюдаются, так сказать, белые пятна. Уже некоторое время мы живем без председателя исполкома. Товарищ Вагабзаде почему-то об этом даже не упомянул. Выходит, можно обойтись без местной советской власти? Абсурд! Вот на чем надо сосредоточить внимание. От учреждений, оставшихся без руководителей, нечего ждать порядка!

— Нельзя назначать случайных людей, — возразил я с досадой. — На руководящих постах нужны работники с чувством ответственности, полностью компетентные в своей области.

— Совершенно верно, — охотно подхватил Латифзаде. — Мое мнение совпадает…

Прокурор грубо прервал его:

— Один из путей, ведущих в пропасть, это бесконечная болтовня! Вы, товарищ Латифзаде, почти год исполняли обязанности первого секретаря, но не приняли ни одного самостоятельного решения. А между тем кандидатура товарища Сейранова на пост председателя исполкома выдвигалась уже не раз.

Член бюро Маликов отозвался с места:

— Полностью поддерживаю! Мы знаем Сейранова не первый год. Он исполнительный и кристально честный работник. Единственно, что могут сказать: мол, секретарь райкома выдвигает своего помощника.

— Разве служебные отношения квалифицируются как семейственность? — пошутил я.

Обстановка разрядилась. Слово взяла Мензер Велиева. Когда она поднялась с места, Латифзаде, будто пешки на шахматной доске, поспешно поменял местами разложенные перед ним бумажки. Я уже знал, что это означает: он готовился к бою и хотел иметь под рукой нужный набор цитат. Рассортировав «фигуры», он откинулся на спинку стула с успокоенным видом.

Мензер начала так:

— Мне понятен ход мыслей товарища Вагабзаде. Конечно, осознав пробелы в собственной работе, он вполне мог «залатать дыры» в процессе работы, не привлекая к ним ничьего внимания.

Латифзаде тотчас вскинулся:

— А я что говорю? Статьи не надо. И обсуждать ее не к чему.

— Разрешите продолжить. Однажды, вскоре после Пленума Центрального Комитета, вы, товарищ Латифзаде, обратились ко мне с таким вопросом: что такое, в философском смысле, масса и руководитель? Возможно, вы намеревались просто проэкзаменовать меня? С запозданием отвечу. Художника, поэта, великого музыканта современники могут не оценить. Так случалось не раз. Слава приходила ко многим из них посмертно. А вот о государственных деятелях, о политиках так сказать нельзя. Вождь, руководитель должен отвечать требованиям дня, выражать чаяния именно сегодняшние. Иначе он не выполнит своего назначения.

— Мы здесь собрались не для философского диспута! — Латифзаде вскочил, словно подкинутый невидимой пружиной. — Не лучше ли вместо умствований перейти к оценке работы вверенного вам отдела народного образования? В прошлом учебном году более тысячи учеников, — Латифзаде быстро справился по бумажке, — получили на экзаменах неудовлетворительные отметки. Двести учеников начальной школы стали второгодниками. К чему это приведет, я вас спрашиваю?

Мензер секунду смотрела на него растерянно. Затем овладела собой, полностью игнорируя его выпад:

— Я хотела сказать, что самокритичность похвальна, но желание взять все просчеты в районе на себя отдают переоценкой собственной личности. Думаю, товарищу Вагабзаде следует быть скромнее. Однако еще большим злом мне представляется систематическое уклонение от прямого служебного долга, желание отсидеться в стороне, чем, как здесь уже говорилось, грешит товарищ Латифзаде. Думаю, настала пора заговорить об этом в полный голос и разобрать его поведение.

— А! Решила мстить? — Лоб Латифзаде налился пурпурной краской. — Проведала, что собираюсь выступить с резкой критикой работы районо, и поспешила опередить? Ловко!

Не обратив никакого внимания на его яростный тон, я спокойно объявил:

— Слово предоставляется товарищу Латифзаде.

Он утратил обычную броню непроницаемости. Сбивчивая речь сводилась, по существу, к единственной фразе: «Она развалила всю работу!» В подтверждение он вспомнил давнее выступление Мензер на пленуме райкома. Это было задолго до моего возвращения в район. Мензер только что вступила в свою новую должность и, как опытный педагог, сумела обобщить недостатки многих школ, вступилась за нужды учителей. Многие педагоги, говорила она, поневоле погружены в домашние заботы. Освободить их от бытовых проблем — построить за счет колхозов домики, обеспечить дровами и отчасти продуктами — не одолжение, а долг. Назначение учителя в обществе самое высокое. Даже такой жестокий властитель, как хромой Тимур, завещал похоронить себя в ногах своего учителя!

Латифзаде вцепился в эти слова подобно клещу: