В 1974 году произошло резкое изменение в проведении американской внешней политики. До того времени американские попытки влиять на внутреннюю политику других стран проводились посредством тайных операций или тихой дипломатии. Официальное вмешательство во внутренние дела других стран еще не стало приемлемым компонентом американской внешней политики. Вестфальские угрызения совести все еще терзали нас. Таким образом, администрация Никсона смогла добиться увеличения еврейской эмиграции из Советского Союза – с менее чем одной тысячи в год до почти 95 тысяч человек – путем призывов к советским руководителям, использования тихой дипломатии, поскольку эмиграционная политика страны по-прежнему широко рассматривалась как внутреннее дело. В 1974 году конгресс впервые применил законодательные санкции для продвижения еврейской эмиграции из Советского Союза, сделав это официальной и открытой частью американской внешней политики. То, что санкции сохранялись, несмотря на то что еврейская эмиграция фактически сократилась примерно на 70 процентов за несколько месяцев после введения санкций, показывает силу обязательства в отношении открытого давления по вопросам прав человека и степень, до которой пали принципы вестфальской системы относительно невмешательства в дела других государств.
С тех самых пор вмешательство в то, что считалось внутренней политикой, стало все более распространенным. Заключительный Акт конференции по вопросам безопасности и сотрудничества в Европе в августе 1975 года объявил поддержку прав человека как международное обязательство стран-подписантов. На церемонии закрытия президент Форд открыто бросил вызов Советскому Союзу, подчеркнув в своей речи «глубокую приверженность американского народа и его правительства правам человека и основным свободам»69.
Президент Джимми Картер подтвердил этот основополагающий вильсонизм даже еще сильнее: «Нам надо быть маяком для стран, стремящихся к миру и стремящихся к свободе, стремящихся к индивидуальной свободе, стремящихся к фундаментальным правам человека»70. Президент Рональд Рейган подчеркнул эти же самые принципы еще более напористым языком:
«Лидерство Америки в мире пришло к нам в силу нашей собственной мощи и благодаря нашим ценностям, направляющим нас как единое общество: свободные выборы, свободная пресса, свобода религиозного выбора, свободные профсоюзы и, самое главное, свобода личности и отказ от деспотичной власти государства. Эти ценности являются краеугольным камнем нашей мощи»71.
Администрация Рейгана выработала синтез всех трех течений американской мысли: вильсоновской риторики об исключительности Америки, крестового похода против враждебной идеологии («империя зла»), собравшего в свои ряды джексоновцев, и гамильтоновской тактики Никсона. Воскрешение уникального морального обязательства Америки соединилось с расчетливой оценкой национального интереса. Что касается конгресса, то на протяжении 1970-х годов он все больше обусловливал помощь иностранным государствам соблюдением ее получателями прав человека. В течение 1980-х годов он стал применять санкции в попытке добиться целей в области прав человека, и десятки стран подпадают сейчас под такие санкции. Самым удачным примером – и до сего времени самым однозначно успешным – было экономическое эмбарго против Южной Африки, принятое конгрессом в 1986 году.
Новый курс на вмешательство
Окончательный переход от предположения Джона Куинси Адамса о том, что Соединенные Штаты лучше всего помогают распространять демократию за границей, утверждая свои ценности и добродетели у себя дома, к превращению темы прав человека в принципиальную цель американской внешней политики, произошел во время работы администрации Клинтона. Билл Клинтон стал первым президентом периода после холодной войны, первым президентом, созидательный политический опыт которого нарабатывался как у активиста движения против вьетнамской войны и который включил некоторые его принципы в американскую внешнюю политику. Не доверяющий роли силы, враждебно относящийся к самой концепции равновесия (он рассматривал его как «старое мышление»)72, Клинтон действовал так, как будто его предшественники придавали холодной войне излишнее внимание своими стратегическими соображениями. В итоге одним из образчиков выступлений Клинтона за границей было извинение за якобы моральные прегрешения Америки, вызванные излишним акцентированием Америкой холодной войны 73.
Однако холодная война не была изобретением Соединенных Штатов; серьезные мужчины и женщины из девяти администраций обеих партий до президентства Билла Клинтона полагали (и имели все основания так считать), что они ведут борьбу, затрагивающую основы свободы и ценностей своей страны и свободных людей в целом. Новая расстановка акцентов во внешней политике сочетала отказ от истории с отходом от традиционных понятий безопасности и геополитики. Открыто предположив, что неудачи Америки были вызваны холодной войной, имея в виду, что большая часть международной напряженности имела в основе социальный характер и что дипломатия в силу этого должна сосредоточиться на так называемых мягких – то есть не стратегических – вопросах, эта новая расстановка акцентов выражала неприкрытое презрение к большей части того, что было выполнено за полстолетия после завершения Второй мировой войны.
Победа в холодной войне подстегнула такую самоуспокоенность даже и в других группах, превратив все в глобальный триумфализм. При таком божьем промысле Соединенные Штаты пришли к оптимальной политэкономической системе, самый лучший – а по сути, единственно жизнеспособный – вариант для остального мира состоял в том, чтобы принять политэкономические предпосылки американского типа. В условиях окончания холодной войны и отсутствия альтернативного силового центра Соединенным Штатам теория «конца истории» получила значительное правдоподобие. Вполне возможно, что идеологическая борьба закончилась раз и навсегда; весь мир принимает варианты американской политической и экономической систем. Соревновательность имела смысл преимущественно в отношении темпов достижения этой цели 74. И азиатский финансовый кризис 1997 года дал дополнительный стимул западному триумфализму.
Тем временем американская внешняя политика все больше стала зависеть от внутренней политики. Когда давление на зарубежные страны, как оказывается, не несет никакого риска, нарастают масштабы американских юридических внутренних преференций, которые закладываются в цели внешней политики. Откровенным примером нового участия конгресса стал комментарий члена палаты представителей Нэнси Пелози из Калифорнии, ярой сторонницы ограничений на торговлю с Китаем. Когда Клинтон в начале работы его администрации предоставил статус наиболее благоприятствуемой нации Китаю, обусловив это китайской демонстрацией прогресса в вопросах о правах человека в течение года, она сказала:
«Надеюсь, что по завершении этих двенадцати месяцев, если в Китае установится свобода печати и будут выполняться другие условия в области прав человека, мы сможем решить некоторые другие проблемы, которые имеются у членов конгресса»75.
Ничто так хорошо не иллюстрирует крах вестфальского понимания невмешательства, как предположение о том, что свобода речи и прессы, которой никогда не существовало в пятитысячелетней китайской истории, может быть привнесена при содействии законодательства американского конгресса в качестве начального годового платежа в продолжающейся серии односторонних американских требований.
Относящиеся к конгрессу выражения такого рода не являлись неким заблуждением, это было озвучивание даже более популярной темы в американском (и во все возрастающей степени в западноевропейском) общественном мнении. Строуб Тэлбот, тогдашний заместитель государственного секретаря, так конкретизировал эту тему в журнале «Форин афферс» в ноябре 1996 года:
«Во все более и более взаимозависимом мире американцы все более заинтересованы в том, как другие страны управляют, или плохо управляются. Чем крупнее и сплоченнее сообщество стран, которые выбирают демократические формы правления, тем более процветающими будут американцы, так как демократии, со всей очевидностью, скорее всего, будут соблюдать свои международные обязательства, меньше всего будут заниматься терроризмом или причинять ущерб окружающей среде и уж тем более не станут вести войны друг с другом.
