Видимо, Брунгильда смирилась с тем, что дело неизбежно идет к сокращению прямого налога, но при этом время от времени пыталась сохранять то, что еще можно было сохранить. Впрочем, разве она не смогла спасти главное в старой системе? В конце жизни Григорий Турский еще считал нормальной ситуацию, когда графы городов ежегодно ездят во дворец, чтобы вносить налог в казну{701}. Коль скоро это не касалось Тура, он против этого не возражал.
Однако государственный бюджет страдал от этой потери доходов. Чтобы ее компенсировать, Брунгильда была вынуждена настаивать на конфискации имущества у лиц, которых королевский суд признавал виновными. Идеальным был вариант, когда выявляли недоимку или уклонение от выплаты налогов. Присутствие дворцового графа — председателя королевского суда — среди податных переписчиков в 589 г. позволяет догадаться, что решался вопрос, важный для политики Брунгильды. В 590 г. в ходе одного дела, тоже связанного с налоговыми вопросами, дворцу удалось захватить имущество сыновей Ваддона, бывшего майордома Хильперика. В связи с этим Брунгильда и Хильдеберт II сумели также добиться от обвиняемых, чтобы те показали им тайник, где отец укрыл часть казны Гундовальда{702}.
Поскольку возможность изъятий такого рода в вотчинах аристократов сохранялась, Меровингам можно было не тревожиться из-за падения собираемости налогов. Конечно, аристократы, которым надоедало, что их разоряют за каждое вероломство, вскорости обвинят Брунгильду в алчности{703}. Но пока что королевский суд и государственная казна как нельзя эффективней сотрудничали ко взаимной выгоде.
Правосудие Брунгильды
Кстати, не было ли восполнение нехватки средств имплицитной логикой всей меровингской юстиции? Пусть одновременно очень строгие и очень христианские положения права, которые содержатся в «Decretio Childeberti», не застят нам глаза. Когда Брунгильда снимала маску законодателя, чтобы вернуться к обязанностям судьи, все менялось.
Возьмем наиболее известный случай, с воодушевлением пересказанный Григорием Турским. Около 585 г. возникла ссора между двумя турскими аристократами, Сихаром и Храмнезиндом. Она выродилась в жестокую файду, в ходе которой обе семьи поочередно совершали убийства и грабежи. Дело было улажено в местном суде: Сихара признали виновным в первом нападении и присудили к выплате противнику штрафа — композиции, чтобы восстановить мир{704}. Через несколько лет оба кума снова подружились и даже устраивали совместные трапезы. Однако во время одного из таких пиров, сопровождаемого обильными возлияниями, Сихар пошутил: может, в семье Храмнезинда многие и погибли в ходе файды, но все-таки дела у него идут превосходно — в конечном счете он должен быть благодарен Сихару за убийства. Храмнезинд не оценил юмора. Он дождался, пока сотрапезник заснет, и раскроил ему голову — «пилой», уточняет Григорий Турский, имевший склонность к выразительным деталям. Затем Храмнезинд раздел труп Сихара и повесил его на хорошо заметный сук, чтобы для родственников последнего оскорбление было очевидным.
Если первая часть дела соответствовала обычаям борьбы соперничающих группировок, то второй эпизод скорей напоминает ссору пьяных. В самом деле, протрезвев, Храмнезинд понял, насколько серьезно то, что он сделал. Он отправился во дворец, чтобы просить прощения у короля. Аудиенция произошла в церкви, и убийца изложил свое дело. Но, как пишет Григорий, Брунгильда дала понять, что «разгневалась»{705}. Тогда Храмнезинд понял, что надеяться ему не на что, и отправился в добровольное изгнание до лучших времен{706}.
При виде такого правосудия только руками разведешь, потому что руки у него связаны. По-хорошему Брунгильда должна была бы приговорить Храмнезинда к смерти согласно римскому праву или к очень большой композиции согласно салическому закону. Но этот человек происходил из могущественной семьи, имел превосходные связи при дворе и не был идиотом, в отличие от Сихара. Он мог когда-нибудь оказаться полезным. К тому же, если верить Григорию Турскому, преступление было совершено в приступе гнева: если бы оно замышлялось заранее, Храмнезинд не воспользовался бы пилой, придавшей мести довольно нелепый вид.
Однако мог ли дворец оправдать этого растерявшегося убийцу? Конечно, нет. Известно, что жертва, Сихар, принадлежала к «клиентам» Брунгильды. Он был ее «верным» и человеком, ей обязанным; через два века его бы назвали «вассалом». Кроме того, Сихар в прошлом оказывал услуги, коль скоро в его ближайшем окружении находился человек, передавший налоговым дознавателям податной список Тура[139]. Короче говоря, королева не могла оставить убийство Сихара безнаказанным, не рискуя утратить верность семейной группировки, как можно догадаться, влиятельной в Туре. К этим местным верхам, которые могли стать альтернативной властью в городе, если бы епископ Григорий изменил, следовало относиться бережно.
Поэтому Брунгильда оказалась перед дилеммой. Каким бы ни был приговор королевского суда, кто-нибудь остался бы недоволен. Найденное решение, естественно, было простейшим: сделать все, чтобы с Храмнезиндом не расправились. Аудиенция была назначена в церкви, в месте, где обвиняемых арестовывать было нельзя, и это значило, что Храмнезинд сохранял свободу действий. К тому же Брунгильда публично выразила гнев: значит, Храмнезинд понял, что приговор его ждет неблагоприятный. Вовремя начавшегося перерыва в заседании хватило, чтобы он смог бежать.
Как только он оказался в безопасности, Брунгильда могла вынести обвиняемому приговор и распорядиться конфисковать его имущество. Это решение могло удовлетворить родственников жертвы. А также казну, поскольку доходы с таких земель использовали для выплаты жалованья герцогу. Что касается Храмнезинда, ему оставалось только ждать, пока это дело со временем забудется. Через несколько лет он вернулся и поклялся, что смерть Сихара была несчастным случаем. После нескольких обращений во дворец он добился, чтобы ему вернули имущество; ему даже дали охранную грамоту, запрещавшую врагам нападать на него{707}.
Таким было правосудие Брунгильды: можно оспаривать его справедливость или законность, но оно заботилось о жизни людей, чести семей, личных отношениях магнатов и финансовых интересах казны (ведь можно поручиться, что Храмнезинду вернули не все имущество). Иногда остается явное впечатление, что Григорий Турский позволяет себя обмануть. Но королева сохраняла главное — общественное спокойствие, а хронист был достаточно тонким политиком, чтобы оценить ее виртуозность.
Кстати, некоторые находят удовольствие в том, чтобы сравнивать правосудие Брунгильды с правосудием Фредегонды. Действительно, к тому времени, когда умер король Гунтрамн, королева Нейстрии считалась достаточно могущественной, чтобы пресекать ссоры подданных. Так, ей пришлось разбираться с мерзкой историей вражды двух семей в Турне. Все началось с того, что один человек убил мужа сестры, обвинив его в том, что тот ходил к блуднице. Главные участники этой ссоры через некоторое время умерли, но их родственники продолжали свару. Фредегонда решила пригласить глав обоих соперничающих кланов во дворец, чтобы они примирились во время пира. Поскольку образумить их ей не удалось, она велела слугам перебить всех топорами[140]. Это тоже был способ прекращать файду и умиротворять общество, но многие, взвесив все, предпочитали австразийский метод.