Среди многочисленных изделий из золота и серебра, которыми владела Брунгильда и которые, к сожалению, известны только по текстам, есть большое серебряное блюдо с изображением Энея в центре[2]. Присутствие легендарного основателя Рима в сокровищнице варварской королевы не должно нас удивлять. «Энеиду» Вергилия, самое знаменитое произведение латинской античности, в конце VI в. по-прежнему читали и комментировали и ей по-прежнему подражали^{20}. Конечно, время от времени какой-нибудь сравнительно строгий папа чувствовал себя обязанным сделать внушение епископу, проводящему время за декламацией этих историй о языческих героях и богах, вместо того чтобы проповедовать учение Христа^{21}. Но эти добродетельные упреки имели лишь слабый эффект. Даже если никто уже не исповедовал старую римскую религию, Вергилий оставался фундаментом ученой культуры, общей для всех элит, будь они светскими или церковными, римскими или германскими.

Однако «Энеида» включала любопытные места, самое знаменитое из которых — пророчество Юпитера о судьбе племени Энея: «Я же могуществу их не кладу ни предела, ни срока, / Дам им вечную власть»^{22}. Этими словами верховное божество якобы даровало римлянам вечную власть над всем миром. Во всяком случае, в этом хотел убедить соотечественников, травмированных гражданскими войнами умирающей Республики, император Август, и именно это он просил Вергилия исподволь внушать в своем произведении — с известным успехом. Ведь в период между I и IV вв. нашей эры никто всерьез не усомнился в вечности Рима.

Тем не менее, когда Брунгильда в 580-е гг. созерцала это серебряное блюдо, ситуация на Западе существенно изменилась. Рим был захвачен, территорию бывших провинций занимали варварские королевства, а императорский титул сгинул. В одно и то же время восторжествовало христианство и покончили с собой оракулы. Однако представление о вечности империи, внушаемое шедеврами классической литературы, не было полностью подорвано. Отпечаток римской цивилизации в умах и пейзажах был еще слишком глубок, чтобы времена цезарей можно было легко забыть.

Имперская система позволила одному-единственному городу, Риму, контролировать средиземноморский бассейн более пяти веков. Один лишь этот успех вполне объяснял восхищение, какое мужчины и женщины VI века могли по-прежнему питать в отношении поверженного гиганта.

Империя и римский дух

Первым предметом восхищения несомненно была сама природа режима. Несмотря на исчезновение народных собраний и ослабление сената, империя по-прежнему называла себя Respublica, то есть правительством, защищающим прежде всего общий интерес, а потом частные. Во имя этого принципа государство в Риме сконцентрировало в своих руках публичную власть и сосредоточило в них большой объем верховных прерогатив. Даже когда империя расширилась настолько, что заняла весь средиземноморский бассейн, центральная власть сохранила за собой исключительное право на применение законов, суд, дипломатию, сбор налогов, чеканку монеты и контроль над религиозными культами.

Средневековые правители могли только завидовать такому чудесному синтезу, наделявшему властителя Рима непревзойденной властью. Действительно, со времен прихода к власти Августа в 27 г. до н.э. Respublica управлялась одним-единственным человеком — императором (princeps), которому принадлежали одновременно право законодательной инициативы (auctoritas), исполнительная и судебная власть (potestas) и военные полномочия в полном объеме (imperium). С III в. руководитель Рима также имел право вводить новые законы посредством указов или формулировать прецеденты посредством рескриптов. Тем не менее империя не представляла собой мир деспотического произвола, поскольку монарх не мог нарушать собственные законы, а равно, ни в коем случае, законы предшественников. К тому же сенат, роль которого обычно была символической и совещательной, при случае мог превратиться в альтернативную власть, если император посягал на римские традиции или ставил под угрозу социальное равновесие. Таким образом, императорский режим был ограничен законами, необходимостью договариваться с сенаторским классом (то есть с аристократией) и в последнюю очередь убийством, жертвами которого стало немало носителей пурпура.

Итак, император был всемогущ, лишь когда применял свою власть осмотрительно. Но пережитки республики давали немало преимуществ. Действительно, римские обычаи требовали, чтобы должностные лица в империи были чиновниками, то есть людьми, которых назначает и оплачивает публичная власть. Всех их было нетрудно снять или перевести, и задачи, которые им поручались, обычно не требовали долгого времени. Таким образом, император мог выбирать людей, которым делегировал небольшую часть публичной власти, и располагал средствами не позволить им присвоить эту власть в собственных интересах. Этому античному чиновничеству предстояло пережить Римскую империю, и во времена Брунгильды государственные служащие в совокупности еще назывались термином militia, то есть «публичная служба». Этот институт сохранится до середины IX в.

Во времена Римской империи чиновники в основном служили либо во дворце, либо в провинциях. Центральные канцелярии занимали высшие должностные лица, отвечавшие за поступление налогов, снабжение армии или содержание дорожной сети. Присутствие этих людей куда в большей степени делало город столицей империи, чем присутствие императора. Эту роль надолго обеспечил за собой Рим, даже если с III в. он стал ее уступать Милану, Триру или Арлю.

Однако настоящую силу римской системе придавала значительная децентрализация в пользу региональных властей. Для руководства каждой из провинций империи император назначал наместника, делегируя ему обширную часть полномочий административного, судебного и иногда даже военного характера. Этот человек должен был обеспечить эффективную деятельность подчиненных, если хотел оправдывать жалованье, которое получал, а главное — рассчитывать на карьерный рост. Поскольку наместник провинции отличался прежде всего значительными судебными полномочиями, его скоро стали называть «судья» (judex / judices). Постепенно это название распространилось на любого чиновника, занимавшего в иерархии мало-мальски видное положение. В эпоху Брунгильды слово judex еще было почти синонимично «государственному служащему»^{23}.

В эпоху империи к чиновничеству относились и солдаты. Войско иногда называли militia armata, «вооруженная публичная служба». Пока система легионов, унаследованная от республики, функционировала, Рим располагал профессиональной армией, в которой солдаты и офицеры ежемесячно получали жалованье, выплачиваемое центральными властями. Конечно, когда этих легионов не хватало, прибегали к помощи иностранных вспомогательных отрядов, но полководцы, командовавшие этими частями, были государственными служащими.

Эта постоянная армия отличалась поразительной эффективностью и позволила империи значительно расширить свою территорию за счет соседних народов. Однако, когда время завоеваний кончилось, Рим сумел проявить милосердие по отношению к новым подданным, оставив им в захваченных городах немало свободы. Так, многие из них получили право назначать муниципальное собрание — курию, составленную из местных нотаблей, достаточно богатых для этого — куриалов. Так что городские нотабли по своему разумению управляли делами своего города, будь то градостроительство, сбор местных налогов или регистрация договоров. За сохранение этой автономии Римское государство требовало только абсолютной верности императору и регулярной выплаты положенных податей в государственную казну.