Брунгильда избавилась от этих тревог, когда в 570 г. произвела на свет мальчика. Этот ребенок родился на Пасху, что считалось хорошим предзнаменованием, и был крещен на Пятидесятницу{168}.[30] Имя, выбранное для него, — Хильдеберт, — было именем двоюродного деда Сигиберта I по отцу. А главное, это было одно из самых престижных имен у Меровингов. В то время как образ Хлодвига уже начинал размываться, Хильдеберт I, умерший в 558 г. после сорока пяти лет царствования, еще оставался ярким образцом монарха, сочетавшим все качества, каких ожидали от доброго государя. Доблестный воин, он победил вестготов, убил одного из их королей и привел свои войска грабить богатую Каталонию{169}. Законодатель и строитель, он покровительствовал церквам, и папы все еще ставили его в пример{170}. Милосердный государь, он даже оплакал смерть юного племянника — которого, правда, убил своими руками, но из династических соображений, понятных каждому{171}. Называя первого сына Хильдебертом, Сигиберт несомненно рассчитывал на все эти добродетели, даже если, как мы скоро увидим, свою роль сыграли геополитические соображения. Тем не менее вполне вероятно, что Брунгильда не принимала участия в выборе имени. Трудно представить, чтобы дочь Атанагильда дала сыну имя убийцы вестготских королей.
В последующие годы Брунгильда произвела на свет третьего ребенка, дочь, которую назвали Хлодосвинтой. Впервые ребенок этой пары получил имя, не унаследованное от отцовской ветви, а составленное по правилам варьирования ономастических элементов, еще господствовавшего у германских народов{172}. Корень Хлодо- был по преимуществу меровингским: он содержится в именах Хлодвиг, Хлодомер или Хлодоальд. Зато в суффиксе -винта ощутимо вестготское происхождение[31]: можно вспомнить мать Брунгильды, Гоис/винту, или ее сестру Галс/винту. Таким образом, в имени Хлодос/винта, судя по ономастическим элементам, привнесенным Сигибертом и Брунгильдой, отразилось франкское и вестготское происхождение принцессы, что, однако, не должно было шокировать франков, поскольку женщинам из Меровингской династии уже случалось носить имя, лишь немногим отличающееся от этого[32]. Возможно, в добавлении вестготского суффикса можно усматривать рост влияния Брунгильды на мужа. Или же, быть может, в этом надо видеть всего лишь проявление новых амбиций Сигиберта, выдвинувшего притязания на Толедское королевство, за трон которого в начале 570-х гг. шла упорная борьба.
Может показаться, что три ребенка за восемь лет брака, в том числе всего один сын, — это довольно мало. За немногим больший срок королева Хродехильда принесла Хлодвигу четырех сыновей и одну дочь. Тем не менее в эпоху, когда роды представляли собой страшное испытание для женщины, это было много. В одном из стихов Венанция Фортуната, написанном от имени Гоисвинты, матери Брунгильды, упоминаются «боли в утробе, многочисленные опасности родов, бремя страдания <…>, тяготы, какие я перенесла во время беременности»{173}. Даже при меровингском дворе, где медицинскому обслуживанию придавалось большое значение[33], многие женщины умирали родами или производили на свет мертвых детей. Другие становились бесплодными, и с ними вскоре разводились. Понятно, что юные принцы были тем более дороги для матери, что она рожала их в муках. В письме императрице Византии Брунгильда могла, не рискуя шокировать корреспондентку, упомянуть роды последней и ее гордость тем, что она произвела на свет порфирородную девочку{174}.[34] Обе знали, что жизни женщины и монархини для них тесно связаны меж собой.
В текстах, написанных или заказанных ею, Брунгильда уделяет очень большое внимание своему статусу матери и глубоким чувствам, связывающим ее с детьми, а позже с внуками{175}. Не в обиду будь сказано некоторым слишком ретивым толкователям теорий Филиппа Арьеса, материнская любовь, конечно, родилась не в XVIII в. Нежно любить детей, в том числе самых маленьких, для родителей раннего средневековья было совершенно естественным. Фортунат славит материнское сердце Брунгильды, и еще раз заверим, что придворный поэт не посмел бы поставить себя в смешное положение, если бы королева заведомо вела себя как злая мачеха{176}. О нежном отношении Брунгильды к детям знали и за границей. В первом письме, которое направил королеве папа Григорий Великий, он прежде всего похвалил ее за заботливость и за хорошее воспитание, которое она дала своему сыну Хильдеберту, особенно в религиозной сфере{177}. Византийцы тоже были в курсе, насколько сильны чувства Брунгильды по отношению к ее дочери Ингунде, коль скоро они через несколько лет воспользовались этой материнской привязанностью ради широкомасштабного шантажа.
Тем не менее, говоря о Брунгильде, следует проводить различие между материнской любовью — несомненно искренней, но что о ней знает историк, да что знали и современники? — и сознательным, демонстративным изображением чувства. В самом деле, изъявления чувств были составной частью риторики, укреплявшей позиции королевы при дворе. Вскоре Брунгильда только силой этой любви сможет оправдывать претензии на сохранение места рядом с потомками, то есть рядом с троном.
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА И ИНТРИГИ АВСТРАЗИЙСКОГО ДВОРА
Вторым после плодовитости шансом, позволявшим меровингской королеве сохранить статус, было создание группы «верных», способных ее поддержать, даже если бы институциональная связь, соединяющая монархиню с подданными, разорвалась в результате смерти короля. Во время своих беременностей, которые следовали одна за другой, Брунгильда начала приглядываться к придворной среде.
Высшие сановники и советники
Действительно, как и королева, высшие должностные лица королевства следовали за государем в его перемещениях и жили той полукочевой жизнью, которая была обычна для франкского двора. Однако о высших чиновниках австразийского дворца известно довольно мало, и многих из них мы знаем только по именам. Так, известно, что пост референдария занимал некий Сиггон; как начальник канцелярии он должен был хранить при себе печать Сигиберта{178}.[35] В тот же период дворцового казначея, отвечавшего за королевскую сокровищницу, звали Харегизел; Григорий Турский его недолюбливал, поскольку тот сделал всю карьеру во дворце и воспользовался юридическими и бухгалтерскими способностями, чтобы выбиться из низов{179}. Последний из высших чиновников, кого можно идентифицировать, — дворцовый граф, которому полагалось вершить суд по важным делам в отсутствие короля; его звали Циуцилон{180}. В непосредственном окружении королевской четы находился также гот по имени Сигила{181}, но какой пост он занимал, неизвестно; возможно, это был один из людей, приехавших с Брунгильдой в 566 г., но он мог быть и перебежчиком, принятым к себе франками.
