Пока что подписанный с аварами пакт о ненападении, за неимением лучшего, развязывал Сигиберту руки для занятий франкской политикой. Он немедля послал полководца Адовария и Фирмина, графа Оверни, захватить южную часть долины Роны, принадлежащую его брату Гунтрамну. Оба австразийских военачальника взяли противника в клещи, опрокинули бургундское войско и вступили в город Арль. Завладев этим краем, они потребовали от населения присяги Сигиберту на верность^{204}. Таким образом, это была не просто грабительская операция, а попытка завоевания. В самом деле, эту войну в низовьях Роны можно рассматривать как логическое следствие панегирика Фортуната, прочитанного в 566 г. Арль некоторое время был столицей Римской империи, и его архитектурное убранство, хоть и пришедшее в сильный упадок, по-прежнему впечатляло. Когда-то Теодоберт I, величайший из королей Австразии, устроил здесь цирковые игры в подражание древним императорам^{205}. Сигиберт несомненно мечтал повторить этот подвиг в подтверждение своей политической значимости.

Этот дерзкий налет встревожил Гунтрамна, который быстро отреагировал. Король Бургундии направил армию под командованием патриция Прованса, чтобы захватить Авиньон, австразийский город. Потом он двинул свои силы на Арль. Согласно Григорию Турскому, армия Сигиберта могла бы отстоять город, если бы местный епископ Сабауд не изменил присяге на верность, облегчив Гунтрамну победу. Но неизвестно, насколько можно верить этому утверждению, зная, что Григорий недолюбливал епископов Арльских, кафедра которых существовала с очень древних времен, которые носили титул папских викариев и затмевали епископов Турских. Вопреки утверждениям хрониста, переписка Фортуната показывает, что Сабауд поддерживал дружеские отношения с австразийскими правителями Марселя. У епископа Арльского, сына бывшего патриция Прованса тех времен, когда этот регион был еще единым, не было причин выказывать больше верности тому или иному из меровингских королей^{206}. Сабауд оказал помощь войскам Гунтрамна просто ради того, чтобы город избежал тягот новой осады.

Несмотря на эти жалкие попытки оправдания, армия Сигиберта потерпела при Арле настоящий разгром, который обернулся посмешищем, когда солдатам пришлось форсировать Рону, используя свои деревянные щиты, чтобы достичь австразийского берега. Бойцы овернского отряда плавать были непривычны, и многие утонули. Григорий Турский оплакал своих сограждан. Что касается обоих королей, они предпочли заключить мир. Гунтрамн даже согласился вернуть Авиньон — возможно, потому, что оборонять этот город было трудно и он был захвачен только в качестве залога^{207}.

Даже если неудачное окончание похода в долину Роны повлекло не самые серьезные последствия, Сигиберт и Брунгильда вынуждены были пока отказаться от имперских грез: за браком Цезарей не последовал арлезианский триумф.

Пусть мир, подписанный Сигибертом с аварами, на уровне Regnum Francorum оказался выгодным, но он повредил имиджу Австразии в международном плане. В самом деле, восточные варвары теперь могли развернуть фронт, не опасаясь угрозы с тыла со стороны франков, и начать безнаказанно грабить богатые византийские провинции. Император Юстин II (565–578) рассердился и возложил ответственность за это на франков. Он немедленно разорвал хрупкий мир, подписанный между Восточной Римской империей и Австразией при короле Теодобальде.

Прежде чем организовать дипломатическое контрнаступление, Сигиберт должен был не допустить, чтобы его союз с языческим народом и измена христианской империи вызвали в Галлии нападки. Демонизировать византийцев было не слишком сложно. Так, Григорий Турский, повторяя, возможно, утверждения королевской пропаганды, передавал слух, что Юстин II якобы запятнан пелагианской ересью^{208}. Конечно, император велел переиздать новую редакцию «Энотикона» Зенона, но его в худшем случае можно обвинить лишь в том, что он поставил под угрозу халкидонскую ортодоксию, но, конечно, не в том, что он якобы примкнул к такой старой восточной ереси, как пелагианство. Возможно, чувствуя слабость своего аргумента, Григорий дополнительно обвинил Юстина II в скупости. На самом деле к этому смертному греху перед Богом добавлялась тяжелая провинность в области дипломатии: басилевс не оплачивал военную помощь франков, как полагалось. Возможно, тут мы ближе всего к истинной причине ссоры.

Порвав с империей, Сигиберт стал искать новых союзников. Он их нашел в лице лангобардов, народа — или скорей конгломерата народов, — с начала VI в. поселившегося в Паннонии и принадлежавшего к дальнему кругу влияния франков. Лангобарды не испытывали никакой особой враждебности к византийцам, но были заклятыми врагами гепидов, а ведь Юстин II предпочел вступить с гепидами в союзные отношения. Сигиберт, когда — неизвестно, заключил союз с лангобардами, отдав их королю Альбоину руку меровингской принцессы, своей собственной сестры Хлодозинды^{209}. Новый обмен посольствами в 566–568 гг., похоже, свидетельствовал о желании вдохнуть новую жизнь в этот союз^{210}. Сигиберт также обеспечил себе верность группы саксов, не слишком понятно откуда пришедших, которых он отправил в Паннонию на подмогу лангобардам^{211}.

Дипломатический выбор Сигиберта вновь вызвал религиозные затруднения. Лангобарды были отчасти арианами, отчасти язычниками; что касается саксов, они, вероятно, поклонялись идолам. Вступая с ними в союз против императора, Сигиберт опять-таки рисковал вызвать раздражение галльского епископата, чувствительного к интересам вселенской церкви. Поэтому австразийский двор поручил Ницетию Трирскому написать письмо меровингской принцессе Хлодозинде с просьбой обратить ее мужа-лангобарда в католическую веру. Хотя этот демарш не имел никакого успеха, руки у франкского короля были отныне развязаны, поскольку он сделал все от него зависящее. Тем не менее стратегия Сигиберта, похоже, смущала франкский епископат, что отразилось в неловких умолчаниях Григория Турского^{212}. Чтобы не упрекать короля Австразии, хронист обходит молчанием религиозную принадлежность лангобардов.

Сколь бы спорной ни была австразийская дипломатия с точки зрения христианской морали, она приносила свои плоды. В 567 г. оба союзника Сигиберта, авары и лангобарды, объединились, чтобы разгромить гепидов, последний оплот империи. Состоялась большая битва. Еще через два века Павел Диакон рассказывал, как лангобардский король Альбоин убил своего гепидского собрата Кунимунда, а потом сделал из его черепа застольную чашу^{213}. Одержав эту победу, авары сочли, что теперь вольны претендовать на византийский город Сирмий. Лангобарды в свою очередь направились в Италию, которую и захватили в 568–569 гг. Юстин II, армии которого терпели поражение за поражением от персов на Востоке, не мог отправить подкрепление на этот фронт. Имперские войска были сметены, и им пришлось укрыться в отдельных укреплениях, окружавших Равенну, Рим и Апулию. Менее чем за два года прекраснейшее из завоеваний Юстиниана было потеряно для империи.

Внешне казалось, что австразийская дипломатия в Центральной Европе добилась полной победы. Но, может быть, слишком полной. Целью союза с лангобардами было нанесение ущерба Византии, но Сигиберт никогда не намеревался открывать им ворота в Италию, на которую Меровинги зарились сами. Хуже того, союзники короля Австразии вышли из-под его контроля. Действительно, воодушевленные победами, лангобарды с 569 г. начали нападать на Галлию^{214}, и понадобилась вся энергия полководцев Гунтрамна, чтобы их сдерживать. Даже епископы Гапа и Амбрена были вынуждены взяться за меч, чтобы отбросить их обратно в Италию^{215}. Потом в Прованс вторглись саксы, которых король в свое время послал на помощь лангобардам. Они пытались захватить австразийский город Авиньон, чтобы потребовать от Сигиберта вернуть их на прежние земли, но по пути разоряли сельские местности^{216}.