Двойственный характер церковная политика имела не только у франков. В Италии король лангобардов Агилульф заявил католикам, что желает обратиться в их веру, как только будет улажен доктринальный спор{826}; но в то же время он выказывал знаки симпатии схизматическому митрополиту Аквилейскому[161]. Жена Агилульфа, франко-баварская принцесса Теоделинда, похоже, тоже не определилась в этом вопросе, потому что не пожелала слышать о решениях Пятого вселенского собора{827}.
Но шли ли нежелание Брунгильды и ее современников занять четкую позицию дальше стремления насолить византийцам? В Галлии некоторые по-прежнему не разделяли осуждение папой Вигилием «Трех глав», но, похоже, такие люди не были ни многочисленны, ни типичны{828}. Григорий Великий сознавал это сам и не выразил никакого беспокойства в связи с христологической позицией галльского епископата. Ничто не побудило его усомниться и в ортодоксальности Брунгильды. Полвека тому назад папа Пелагий I собственноручно записал символ веры и отправил Хильдеберту I, сопроводив множеством поучений{829}. У Григория Великого подобного беспокойства отнюдь не заметно. Очевидно, что в качестве пастыря папа бесспорно хотел, чтобы королева способствовала возвращению Северной Италии в лоно Рима. «Тех, кто отпадает от церкви, впадая в заблуждения схизматиков, позаботьтесь возвратить к единству и согласию», — писал он{830}. Но как дипломат Григорий, вероятно, понимал причины скрытого бездействия своей корреспондентки.
Кстати отметим, что никто и никогда не требовал от Брунгильды ближе знакомить подданных с христианской догмой. План церковной реформы не шел дальше повышения нравственности клира и христианизации Regnum'a. Конечно, Григорий Великий, лично благоговевший перед святым Цезарием Арльским, первым оплакивал уход великих галльских богословов. Но небольшое сокращение спекуляций не обязательно вредило церкви. Низкий уровень культуры европейских клириков означал и малочисленность ересей. Кстати, если для себя Григорий старался постичь Священное Писание, его настоящей страстью было скорей распространение Божьей вести среди тех, кому она была еще неведома. И он надеялся, что в этом предприятии Брунгильда сыграет свою роль.
БРУНГИЛЬДА И ОБРАЩЕНИЕ ЗАПАДА
Идея миссионерства
В 580-е гг. Григорий Великий был послом своего предшественника Пелагия II при императорском дворе. Во время долгого пребывания в Константинополе он выявил уязвимые места византийской риторики: несмотря на громогласное провозглашение универсализма, византийский император был уже не в состоянии завоевывать новые земли и добиваться, чтобы следом за римскими армиями распространялась христианская вера. Модель имперской церкви отжила свое, и мир переменился. Чтобы крест воздвигся до земных пределов, надо было обращаться к королям германских народов. А ведь в Константинополе Григорий также подружился с Леандром, епископом Севильи, который обратил в католичество Герменегильда, зятя Брунгильды{831}. Существование таких людей показывало ему, что диалог с варварами не только необходим, но и возможен.
Григорий Великий не довольствовался тем, что совершил эту революцию, достойную Коперника. В течение четырнадцати лет своего понтификата он без устали писал письма лангобардам, еще язычникам или еретикам, и вестготам, как раз обращавшимся в католичество. Но, конечно, главной его собеседницей была королева франков. Из всей сохранившейся переписки Григория Великого десять писем было адресовано непосредственно Брунгильде, и все они упоминают церковные или миссионерские задачи; ответы королевы пропали, но известно, что их было много{832}. Для сравнения: папа адресовал одиннадцать посланий византийским императорам Маврикию (582–602) и Фоке (602–610), но их численность менее весома, поскольку они касались почти исключительно административных или военных вопросов{833}. В конечном счете, с политической точки зрения Григорий Великий был еще подданным Византии. Но в религиозной сфере он полностью принял на себя роль патриарха западных народов, и Брунгильда с полным правом могла выглядеть его старшей дочерью.
Тем не менее в начале понтификата Григорий Великий еще смотрел на франкский мир с некоторым недоверием. Даже если в церкви святого Петра можно было видеть золотую корону, преподнесенную Хлодвигом, настоящими ли христианами стали эти варвары, Меровинги? И, главное, стараются ли они распространять религию среди подданных? Так, в 597 г. папа попросил Брунгильду запретить жертвоприношения идолам{834}. В Галлии настоящих язычников оставалось немного, но во всех периферийных зонах франкского мира, в Саксонии, в Тюрингии и на земле васконов, Брунгильде, конечно, приходилось царствовать над населением, состоящим по большей части из идолопоклонников. Папа удивлялся, что христианская монархиня это терпит, и побуждал ее исправить положение.
Еще активней, чем к борьбе с язычниками, Григорий Великий призывал к защите католиков. В 599 г. он попросил Брунгильду выпустить закон, который бы запрещал галльским евреям владеть рабами-христианами{835}. В самом деле, церковь раннего средневековья страшно боялась еврейского прозелитизма, хотя трудно понять, существовал ли он в реальности или это была коллективная галлюцинация. В любом случае рабство считалось формой ущемления воли, и, обоснованно или нет, духовенство опасалось, как бы евреи-хозяева не принудили своих слуг-христиан принять обрезание{836}. Однако Григорий Великий допускал существование иудейской религии и ее присутствие в Галлии. И когда скандально известный епископ Теодор Марсельский стал у себя в городе насильно крестить евреев, папа обратился к нему с особо резкими упреками{837}.
Патримоний в Галлии
Лучше разобравшись в ситуации, Григорий Великий, конечно, понял, что Regnum Francorum Брунгильды — глубоко христианская территория и что граница, за которую надо посылать миссионеров, находится дальше. Чтобы найти настоящие языческие народы, надо было добраться до Британии. Так, анекдот, записанный в начале VIII в., рассказывает, что однажды Григорий Великий увидел в Риме мальчиков из племени англов. Он якобы воскликнул, что это не англы (Anguli), a ангелы (angeli), которых надо спасти от ада{838}. Неизвестно, есть ли у этого анекдота реальная основа, но в собственных письмах папа выражал глубокую решимость добиться обращения Англии{839}.
До конца VII в. апостолический престол никогда не посылал миссий дальнего плавания, за исключением небольшой операции в Ирландии в понтификат Целестина (422–432). Однако Григорий Великий, который был крупным чиновником, прежде чем стать папой, понял, что подобная затея потребует тяжелой и дорогостоящей подготовки. А ведь несколько десятилетий войны и чумы опустошили италийские земли и подорвали ресурсы церкви. Все начало своего понтификата Григорий посвятил совершенствованию управления землями, которыми Рим владел на Сицилии и в Южной Италии. Прироста их доходности едва хватило, чтобы прокормить бедняков в городе. Для английской миссии надо было искать другой источник капиталов.
