В завершение отметим, что имени Брунгильды «Decretio Childeberti» не упоминает. Не надо делать из этого вывод, что женщины в принципе не допускались к юридической практике, как в ту же эпоху в Византии. В 587 г. составители Анделотского договора без колебаний поместили имя королевы в «шапку» документа. Однако скажем, что тексты законов — самые престижные документы в государстве — не имели ничего общего с таким соглашением в сфере частного права, как Анделотский пакт. Чтобы ясней показать могущество Австразо-Бургундского королевства, более ловким ходом было выдвинуть на первый план фигуру мужчины-законодателя. Брунгильда решила скрыться за спиной сына, отказавшись от видимой власти, чтобы сохранить реальную. Но хорошо осведомленные мужи, такие, как Григорий Великий, не дали себя обмануть: когда папа пожелал, чтобы во франкский закон были внесены изменения, он написал Брунгильде, а не королю, зная, что инициатива в сфере законодательства по-прежнему принадлежит ей[135].
Некоторые исследователи выдвинули идею, что королева пошла в кодификации права еще дальше. Ведь есть данные, позволяющие утверждать, что в конце VI в. было пересмотрено шестьдесят пять титулов салического закона и добавлен короткий пролог, авторство которого можно приписать Асклепиодоту{694}. Причем приложением к нему сделали текст «Decretio Childeberti», словно в подтверждение того, что акт 595 г. вписывается в долгую юридическую традицию франков. Есть также предположения, что современники Асклепиодота участвовали и в разработке «Рипуарской правды», но убедительных доказательств этого не приведено{695}.
Несомненно более вероятна причастность Хильдеберта II к составлению «Баварской правды»[136]. В самом деле, навязывание кодекса законов подчиненному народу было одним из методов франкского империализма, даже если законодатель старался учесть местные обычаи. К тому же «Баварская правда» возвеличивала Агилольфингов, кровных родственников Брунгильды и агентов ее власти. Так, в случае похищения их имущества члены этого семейства имели право на компенсацию в четырехкратном размере. Однако меровингская власть считала нужным напомнить условия, на которых дается эта привилегия:
Герцог же, который стоит над народом, всегда был из рода Агилольфингов и должен быть, потому что так относительно их решили короли, наши предки; кто из их рода был верным королю и мудрым, того они назначали герцогом для управления народом{696}.
Агилольфингам ясно напомнили их место в обществе: короли в глазах своих баварских подданных, под пером меровингских хозяев они оказались не более чем «герцогами». Пока они покорны, их превозносят, но как только их верность вызовет сомнения, они могут быть раздавлены. Брунгильда уже дала им это понять на поле боя.
Вопрос прямого налогообложения
Если оружие и законы всегда оставляют какие-то следы, заметные историку, то руководство текущими делами чаще всего остается в тени. О повседневном управлении страной в период высшего могущества Брунгильды в конечном счете мало что известно. Приходится проводить экстраполяцию, исходя из разрозненных сведений, в основном относящихся к чуть более ранним временам.
Однако можно понять, что годы междоусобной войны подорвали бюджет меровингского государства. Как только положение выправилось, в разных регионах — в разное время, похоже, первой заботой Брунгильды стала ревизия списков прямых налогов. Например, в 589 г. двор отправил группу служащих для переписи населения города Пуатье. Эту группу возглавляли дворцовый граф Ромульф — вероятно, родственник Лупа Шампанского[137], — и Флоренциан, майордом королевы, что свидетельствует об интересе, какой к этой операции проявляла Брунгильда{697}.
Эта «перепись», recensement в первом смысле слова, состояла в том, чтобы определить census, то есть подушный налог с каждого податного в зависимости от его средств. Поскольку прежде беспорядки в Regnum не позволяли вовремя корректировать устаревшие данные, обедневшие люди облагались куда большей податью, чем им позволяли платить реальные средства, и наоборот: с тех, кто разбогател, не взимали налог пропорционально новому богатству. Поэтому приход податных переписчиков (discriptores) местное население могло воспринимать как благословение. По крайней мере, так это событие предпочел изобразить Фортунат в одном из стихов. Правда, для него это было прежде всего возможностью получить даровое угощение[138].
Для Брунгильды смысл ревизии census a состоял, конечно, в том, чтобы «хорошо править верным народом и облегчать положение бедняков, если еще обнаружится неимущий»{698}. Но местная верхушка возражала-то не против справедливого обложения, а против самого сбора прямых налогов. Так, хоть Григорий Турский и похвалил Ромульфа и Флоренциана за работу, проведенную в Пуатье, работать в собственном городе он им не позволил. Со времен Хлотаря I, — объяснил он, — с города Тура не взимали налогов из уважения к святому Мартину, и податные списки были сожжены. Их попытался восстановить Хариберт, но епископ Евфроний снова добился от него отмены налогов. Король Сигиберт I во время недолгого властвования над этим городом тоже ничего не собирал. Что касается Хильдеберта II, он ничего не требовал до сих пор. Переписчики Брунгильды настаивали, и им даже удалось заполучить старый податной список, который отдал им один слишком честный житель города Тура. Григорий вскипел. Чтобы его утихомирить, небеса соблаговолили наслать смертельную болезнь на сына того человека, который столь некстати согласился платить налоги. Поскольку дело, казалось, зашло в тупик, епископ Тура написал письмо во дворец. В свою «Историю» текст этого письма он не включил, и трудно представить, какие правовые аргументы могли бы оправдать сохранение привилегии, обоснованной настолько слабо. Более вероятно, что Григорий сослался на свою прежнюю, нынешнюю и будущую верность. Брунгильда, конечно, не могла обойтись без поддержки со стороны епископа Турского. Вскоре дворец признал налоговое изъятие Тура{699}.
Таким образом, в сфере прямого налогообложения свобода маневра у королевы была крайне невелика. Иногда приходилось допускать, чтобы города изъявляли покорность по доброй воле, и не добиваться, чтобы они расплачивались как полагалось. Эта ситуация объяснялась не только бедностью податных или их недобросовестностью, но и тем, что собирать налоги было трудно. Согласно римскому праву некоторые представители городской верхушки, избираемые из числа куриалов, должны были ежегодно обходить собственников, требуя подати, сбор полной суммы которых они гарантировали собственным имуществом. В областях, где земля была сосредоточена в руках немногих, эта задача могла показаться легкой. Но там, где крестьянских парцелл было больше, чем крупных поместий, работа сборщика становилась сложной. Ему приходилось снова и снова приходить к мелким землевладельцам, которые при его приближении могли обратиться в бегство. Часто суммы, которые сборщик не сумел выбить, он был вынужден выплачивать из своих средств. Так было в Оверни, где эта система грозила вот-вот рухнуть. Брунгильде пришлось в начале 590-х гг. реформировать земельный налог, несомненно, изменив размер минимального облагаемого состояния. Тогда же она освободила от налогов земли церквей и монастырей и личные владения клириков{700}. Об этих людях во всяком случае было известно, что налоги они платят плохо; несомненно выгодней было поощрять их к молитвам, чем навлекать на себя их проклятия.
