Однажды, в начале 577 г., Меровей рискнул выйти из базилики, чтобы поохотиться с ястребом^{318}. Через два месяца после бегства из монастыря Сен-Кале его волосы отросли, и он мог показаться на людях. К тому же охота показывала всем, что он уже не духовное лицо, что он снова имеет право проливать кровь, пусть пока кровь животных, и, значит, вновь обрел способность царствовать. Несмотря на эту браваду, его положение в Туре ухудшалось. В течение недолгого времени граф Левдаст сумел расправиться с шайками грабителей, действовавшими по приказу Меровея, и восстановить контроль над своим городом. Еще более смущали слухи, что королева Фредегонда якобы обещала Гунтрамну Бозону прощение в случае, если ему удастся выманить сына Хильперика за пределы священной ограды церкви святого Мартина.

Поняв, что его будущее в Турени ненадежно, Меровей вовлек Гунтрамна Бозона и пятьсот последних «верных» в отчаянную скачку с целью добраться до Брунгильды. Беглецы сочли более осмотрительным срезать путь, проехав по бургундской территории, но в Оксере Меровей был арестован герцогом Эрпоном, чиновником короля Гунтрамна. Хильперик немедленно потребовал его выдачи, но принцу удалось ускользнуть от охранников. Герцог Эрпон поплатился за этот побег: Гунтрамн сместил его с поста за то, что арестовал человека без оснований, а также за то, что упустил его, тогда как тот мог бы пригодиться.

После многих перипетий Меровей добрался до Австразии, «но австразийцы его не приняли»^{319}, отмечает Григорий Турский. Эту запись можно толковать по-разному. То ли Брунгильда предпочла покинуть этого молодого и неудачливого супруга, который отныне был более помехой, чем опорой? То ли его отказались поддержать магнаты, контролировавшие дворец от имени Хильдеберта II, чтобы не создавать casus belli с Хильпериком менее чем через год после их неудачного наступления на Суассон? То ли все австразийцы в целом опасались, что новый муж их королевы будет претендовать на регентство, а то и на трон?

Конечно, эти три объяснения скорее согласуются меж собой, чем исключают друг друга. Ведь в отсутствие Брунгильды регенты Луп и Гогон, оба превосходные дипломаты, далеко продвинулись по пути установления постоянных союзных отношений с Бургундией. На самом деле они воспользовались случаем, потому что король Гунтрамн только что потерял одного за другим обоих последних сыновей, Хлотаря и Хлодомера, павших жертвами эпидемии[65]. Чем оставаться без наследника, король Бургундии изъявил готовность усыновить юного Хильдеберта II. С этой целью в середине 577 г. в Помпьерре, в Вогезах, была организована встреча. Там Гунтрамн усадил племянника на трон и воспроизвел королевскую инвеституру, совершенную на Рождество 575 г., а потом публично признал Хильдеберта сыном и законным наследником. Однако король Бургундии не хотел заходить слишком далеко. Сторонник старинного равновесия, он отказался объявлять войну Хильперику и довольствовался тем, что потребовал от него вернуть Австразии города, захваченные в 575–576 г.^{320}

Понятно, какая дилемма встала перед Брунгильдой. Меровей сохранял шансы свергнуть Хильперика, но, если бы она публично поддержала его, она рисковала разгневать Гунтрамна, который в наказание мог бы лишить наследства Хильдеберта II. К тому же в самой Австразии аристократическая клика во главе с епископом Реймским Эгидием выступала за союз с Хильпериком и, следовательно, была враждебна мятежным замыслам, которые вынашивал Меровей; если бы королева поддержала мужа, она бы безусловно навлекла на себя ненависть этих людей. Наконец, если бы молодой нейстрийский принц одержал победу, разве не было риска, что он выдвинет притязания на Австразию, оспорив права Хильдеберта II? Следовательно, интересы супруги и матери толкали Брунгильду в противоположных направлениях. Мать победила.

Таким образом, восточные франки довольствовались тем, что дали укрытие Меровею и его спутникам. Принц нашел убежище в Реймской области, и это наводит на мысль, что он пользовался поддержкой герцога Лупа. В то же время в ряды мятежников против Хильперика вступили некоторые бывшие чиновники Сигиберта, как дворцовый граф Циуцилон. Это присоединение к Меровею магнатов, как можно догадаться, близких к Брунгильде, несомненно означает, что королева не совсем отреклась от нового мужа. Просто у нее не было ни желания, ни возможностей поддерживать его в Австразии. Молодому принцу рано или поздно следовало вернуться в Нейстрию и попытать удачи в деле захвата отцовской короны.

Чтобы не допустить этого победоносного возвращения, Хильперик произвел в своем королевстве чистку, убирая сторонников сына. Самым заметным из них был епископ Претекстат Руанский, благословивший его брак с Брунгильдой. Желая соблюсти формальности, король Нейстрии в 577 г. созвал в Париже судебный собор. Перед собравшимися коллегами Претекстат был обвинен в том, что позволил заключить кровосмесительный союз и поддержал узурпатора; к тому же он якобы использовал часть сокровищ Брунгильды, которые хранил, для подкупа «верных» короля. Претекстат, умело защищавшийся весь день, после этого счел удачным ходом признать себя виновным, чтобы испросить прощения. Сделав это, он совершил тяжелую ошибку: сначала его бросили в тюрьму, а потом приговорили к ссылке на остров близ Кутанса, несомненно Джерси. Взамен его Хильперик назначил в Руан более верного епископа, Мелантия^{321}.

Воспользовавшись собранием епископата в Париже, Хильперик обвинил также Григория Турского в вероломстве, поскольку хороший прием, который тот оказал Меровею, наводил его на подозрения. «Ворон ворону глаз не выклюет», — пробормотал король и оказал нажим на епископа, добиваясь признания в недопустимых сговорах. Григорий показал себя более ловким, чем Претекстат: он отверг обвинение полностью, а в конечном счете согласился разделить с королем трапезу, чтобы закрепить примирение.

Хильперик совершил еще и попытку устроить идеологическую войну. В самом деле, австразийцы, давшие убежище его сыну, славились своей пропагандой, в основе которой лежало подражание Римской империи. Величайший из их королей, Теодоберт I «Великий», устроил в Арле гонки на колесницах, сходные с гонками на ипподроме в Константинополе^{322}; тем самым он сумел привлечь на свою сторону старинные галло-римские элиты. Хильперик решил показать сенаторам, что он тоже романофил, как и его враги. Он велел построить цирки в обеих своих столицах, Суассоне и Париже, и организовал там зрелища. Однако, по словам Григория Турского, успех был не слишком очевиден^{323}.

Сознавая, что к Меровею в Нейстрии еще сохранились симпатии, Хильперик решил раз и навсегда покончить с его мятежом. Он послал в Шампань армию, чтобы попытаться взять в плен сына. После неудачи этого похода он прибегнул к хитрости. В конце 577 г. гонцам было поручено сообщить Меровею, что на его сторону перешел нейстрийский город Теруанн. Принц, который никогда не мог во время своего мятежа опереться на какую-то территорию, пришел в восторг. Он собрал свою маленькую армию и двинулся к этому городу на севере Галлии. Там его ждали люди отца. Окруженный врагами, Меровей понял, что попадет в плен, и испугался, что его ждет долгая и мучительная смерть, поскольку так обычно поступали с узурпаторами. Отведя в сторону одного из соратников, молодой принц произнес похвальное слово дружбе, а потом попросил обнажить меч и совершить последнее благодеяние, достойно закончив его дни^{324}.

Это самоубийство — пусть с чужой помощью — выглядит в конце VI в. немного анахронично. Прежде всего, церковь категорически запрещала человеку лишать себя жизни и добилась некоторых успехов, поскольку по сравнению с античностью эта практика как будто стала менее популярной. Далее, эта сцена допускает много литературных параллелей, и мятежник, пронзающий себя мечом, чтобы не попасть в руки тирана, напоминает Брута в Филиппах или Катона в Утике. Даже восхваление дружбы выглядит отдаленным отзвуком творений Сенеки — философа, которого довел до самоубийства Нерон; а разве Хильперика не называли «Нероном нашего времени»?^{325} Может быть, молодой принц был слишком начитан, если только это не следует сказать о нашем хронисте. С большим лукавством Григорий Турский утверждает, что рассказ о самоубийстве Меровея мог быть лишь официальным вымыслом, а на самом деле это Фредегонда велела тайно расправиться с принцем^{326}. Это и позволило епископу Турскому оказать последнюю услугу Меровею, спася в рассказе его душу: самоубийца не мог рассчитывать на рай, но Бог мог простить грехи человека, убитого фурией.