Молодой кельтибер продолжал рассказывать о нравах своего племени. Некоторые из женщин, которые с таким мужеством работали на полях, быть может, только накануне разрешились от бремени. Согласно обычаю, как только младенец появлялся на свет, его сейчас же погружали в воду ближайшей реки, чтобы этим способом, ведущим многих к смерти, закалить его, сделав мужественным и нечувствительным к холоду; мать после родов немедленно вставала с постели и продолжала свою работу, муж же занимал ее место, ложась вместе с новорожденным. Женщина, еще не оправившаяся от болезни, заботилась об обоих, окружая вниманием сильного мужа, как бы благодаря его за тот плод, который он даровал ей.

Несколько раз караван встречал на своем пути по краям тропинок постели из травы, на которых лежали люди, мрачные и жалкие. Мухи целыми тучами жужжали вокруг их голов; возле руки лежащего стояла амфора с водою. Ребенок, сидя на корточках подле постели, отгонял веткой насекомых. Это были больные, которых родные, следуя древнему обычаю, выносили на край дороги, чтобы умилостивить богов, показывая их страдания, а также, чтобы проезжающие мимо путники помогали им своими советами и давали лечебные средства далеких стран.

Сильные мужчины омывались в лошадиной моче, чтобы укрепить мускулы. Их единственной роскошью было оружие и они любовались, как неоцененными драгоценностями, бронзовыми мечами, привезенными с севера полуострова, и стальными мечами, изготовленными в Бильбилео и отточенными на песках его знаменитой реки. Гибкие латы, сделанные из различной шерстяной ткани или из кожи и украшенные гвоздями, служили им оборонительным вооружением, с которым кельтибер не расставался даже в постели. Они спали на разложенном сагумоме, с оружием под рукой, готовые сражаться при малейшей тревоге, нарушающей их сон.

После трехдневного путешествия, караван вступил во владения племени Алорко. Горы расступились на обе стороны Халона, образуя веселые долины, покрытые пастбищами, по которым бегали табуны диких лошадей, с вьющимися гривами и волнистыми хвостами. Женщины выходили из своих селений, чтобы приветствовать Алорко, а мужчины, с копьями в руках, выезжали на лошадях, чтобы присоединиться к каравану. В первой деревне, где они остановились, какой-то старик сказал Алорко, что отец его, могущественный Эндовельико, находится в предсмертной агонии; в следующем же селении, куда они прибыли спустя несколько часов, он узнал, что великий глава народа скончался на рассвете.

Все народные воины, пастухи и земледельцы выезжали на лошадях, чтобы следовать, за Алорко. Когда приехали к деревне, где проживал царь, конвой уж представлял собою небольшую армию.

В дверях родительского дома здания, сооруженного из красного камня и древесных стволов, Алорко увидел своих сестер в платье, украшенном цветами и с головой, заключенной в ожерелье с клеткой из железных прутьев, с которых спускался траурный вуаль. Сестры Алорко, так же, как и другие женщины, которые их сопровождали, жены первых народных военачальников, скрывали свою печаль по поводу смерти повелителя, и улыбались, как бы находясь накануне праздника. Старость считалась несчастьем у кельтиберов, которые презирали жизнь, и когда не бывало войны, сражались ради развлечения. Умереть на постели считалось почти бесчестием, и единственное, что смущало семью Эндовельико, это то, что столь прославленный воин, ужас соседних племен, умер с головою, убеленною сединою, погасив свою жизнь, как гаснет факел, после того, как он направлял своего коня навстречу стольким сражениям, обрушивая свой меч, словно громовую стрелу, на стольких врагов.

Платье и лицо Актеона привлекали к себе внимание всего народа. Многие из кельтибер никогда не видели ни одного грека и рассматривали чужеземца неприязненным взглядом, вспоминая коварство и ловкость, с которыми эллинские купцы эксплуатировали людей их племени, когда они спускались в Сагунт для продажи серебра, добытого в рудниках.

Алорко успокоил своих.

— Это мой брат, — сказал он на наречии страны. — Мы вместе жили в Сагунте. Притом он не из этого города. Он издалека, из страны, где люди почти боги, и он приехал со мной, чтобы познакомиться с вами.

Женщины смотрели на Актеона с изумлением, узнав о его почти божественном происхождении, которое ему приписывал Алорко.

Караван спешился и вошли в громадную хижину, которая служила дворцом народного главы. Обширное помещение, почерневшее от дыма и освещаемое лишь узкими отдушинами, служило местом собрания и совета народных воинов. В одном углу, где было проделано большое отверстие в крыше, служащее печной трубой, лежал громадный камень, на котором горели поленья. В стену была вделана каменная доска с грубо высеченной на ней фигурой народного бога, удавливающего двух львов. На стенах висели копья и щиты, шкуры диких зверей, белые черепа домашних животных. Вдоль стен шла каменная скамья, которая пресекалась подле очага, там где помещалось высокое каменное сидение, покрытое медвежьей шкурой. Это было место царя.

Воины, постепенно входя, размещались на скамье.

Один из стариков, взяв Алорко за руку, проводил его к почетному месту.

— Садись здесь, сын Эндовельико. Ты единственный его наследник и ты достоин стать нашим главой. Его мужество и его благоразумие пребывают в тебе.

Большинство воинов поддерживали взглядами одобрения слова степенного старца.

— Где находится тело моего отца? — спросил Алорко, взволнованный церемонией.

— С тех пор, как взошло солнце, оно находится на лугу, где отец обучал тебя выезжать лошадей и владеть оружием. Юноши нашего племени охраняют его. Завтра, когда взойдет солнце, будет его погребение, достойное столь великого правителя. Засим ты, как новый царь, дашь нам советы относительно нужд народа.

Алорко посадил подле себя грека. Женщины внесли факелы, так как с наступлением сумерек сквозь узкие отдушины еле проникал бледный и трепетный полусвет. Сестры Алорко с опущенным взглядом и в туниках, украшенных цветами и волнообразно спадающими вокруг их девственных сильных тел, стали обходить воинов, предлагая им в роговых чашах мед и пиво. Некоторые из мужчин пили очень много, не теряя своей степенности. Говорили о деяниях Эндовельико, точно он умер много лет тому назад, и о великом предприятии, на которое, без сомнения, их поведет его преемник, намекая не раз загадочными словами на обстоятельства, подлежащие обсуждению совета на следующий день.

Начали ужин. У кельтиберов не было в обычае, как у приморских народов, есть за столом. Они продолжали сидеть на каменной скамье. Женщины клали подле них ржаной хлеб, который ввиду необычайности пиршества заменял собою хлеб из желудиной муки, употребляемый обыкновенно. Остальные женщины разносили вкруг большую чашу, наполненную кусками жареного мяса, из которого еще сочилась кровь, и каждый воин брал себе кусок концом своего меча. Рога, наполненные питьем, переходили из рук в руки, и грек Актеон принимал их изящным жестом, когда соседи передавали ему чаши с гостеприимными словами, которые были ему непонятны.

После окончания ужина вошло несколько юношей с трубами и флейтами и стали играть своеобразную мелодию, которая передавала веселье охоты и негодование, с каким сражающиеся обрушиваются на врага. Гости приходили в возбуждение, и многие из них, более молодые, выскочив на средину покоя, начинали танцевать с гимнастической ловкостью. Эта была пляска, которой кельтиберы заканчивали все свои пиршества: буйные телодвижения, являющиеся как бы испытанием их мускулов и проявлением их силы. Задолго до полуночи воины разошлись, оставив Алорко и Актеона одних в этом большом наполненном копотью помещении, где трепетали факелы, окрашивающие кровавым отблеском варварские украшения стек. Они легли спать на постелях из травы, не снимая платья и с оружием подле себя, как спал весь народ этого племени, всегда опасающийся нападения соседей, привлекаемых богатством их стад.

На рассвете спустились на луг, где был выставлен труп Эндовельико. Весь народ собрался в долине подле реки: юноши на лошадях со своими копьями и в полном вооружении; старики, сидя в тени дубов, женщины же и дети подле дровяного костра, на котором находился труп царя.