Эклога посмотрела на его безжизненное лицо.

— Что с тобой теперь? — промолвила она невыразимо-скорбным голосом, поднявшимся из сокровенных глубин ее души.

Эпафродит и Фаон удалились.

Кормилица и мертвый император остались одни. Эклога долго искала что-то на своей груди и, наконец, извлекла из-под туники ржавый обол. Она бережно положила монету в уста усопшего, дабы в подземном царстве седой кормчий Харон переправил его через бурную реку на берег забвения, где нет ни земной борьбы, ни земных страданий…

Когда корабль Полианто, сагунтского лоцмана, приблизился к берегам порта своей родины, моряки и рыбаки взглядом, обостренным морскими расстояниями, сейчас же узнали его парус, окрашенный в шафране, и изображение Победы, с распростертыми крыльями и венком в правой руке, занимающее часть носа и омывающее свои ноги в волнах.

— Это корабль Полианто «Викторията», который возвращается из Гадеса и Нового Карфагена.

И чтобы лучше его видеть, они кинулись гурьбой к каменным перилам, которые огораживали три озера сагунтского порта, соединенные с морем посредством длинного канала.

Низменная и болотистая местность, покрытая осокой и ползучими водяными растениями, тянулась вплоть до залива Сукроненсэ, замыкающего горизонт своим голубым поясом, на котором, точно мухи, скользили рыбачьи лодчонки.

Корабль медленно приближался к устью гавани. Парус огненного цвета трепетал от легкого дыхания ветерка, но не надувался, и по бокам его задвигался тройной ряд весел, досадливо рассекая пену, заграждающую вход в канал.

Спускался вечер. На прилегающем к гавани холме храм Венеры Афродиты отражал в нежной поверхности своего фронтона пламя угасающего солнца. Золотистая атмосфера окутывала колоннаду и стены голубого мрамора, словно властитель дня, удаляясь, прощался поцелуем света с богиней вод. Цепь темных гор, покрытых соснами и кустарниками, тянулась исполинским полукругом к морю, замыкая плодородную сагунтскую долину, ее белые виллы, сельские башни и деревни, раскинутые среди зеленой массы полей. В противоположном конце глинистого холма, затуманенного расстоянием и испарениями почвы, виднелся город, древний Зазинто, с группами домов, оттиснутых стенами и башнями к склону горы; наверху — Акрополь и циклопические стены, над которыми возвышались кровли храмов и общественных зданий.

В порте кипела работа. На большом озере два корабля из Марсилио нагружались вином; корабль из Либурнии запасался сагунтскими грузами и сушеными винными ягодами для сбыта их в Риме, а галера из Карфагена поглощала в свою утробу крупные слитки серебра, найденные в копях Кельтиберии. Остальные корабли с собранными парусами и рядами опущенных в линию весел, словно большие спящие птицы, оставались неподвижно у пристани, слегка лишь покачивая своими носами, похожими на головы крокодилов или лошадей.

Рабы, согнутые под тяжестью амфор, тюков и металлических слитков, без всякой одежи, кроме опояски и белой шляпы, с напряженными и вспотевшими мышцами, проходили в беспрерывном движении по доскам, проложенным от перил к кораблям, перенося в их утробы товары, сложенные на набережной.

Посреди большого центрального озера возвышалась башня, охраняющая вход в гавань, могучее сооружение, погружающее свои плиты в глубину вод. Тут же прикрепленный к кольцам ее стен покачивался военный корабль, либурника, с высокой кормой, головой тарана, парусом, сложенным в большой четырехугольник, с зубчатой крепостью у мачты и по бортам, с двойным рядом Щитов морских солдат — классияр. Это был римский корабль, который на рассвете следующего дня должен был увести послов, присланных великой Республикой для умиротворения распрей, волновавших Сагунт.

На втором озере, тихом водном пространстве, где строились и чинились судна, стучали по доскам колотушки конопатчиков. Точно больные чудовища, виднелись лежащие на берегу галеры, без мачт, с поврежденными и разобранными боковыми частями, сквозь которые можно было видеть прочность строения судов или черноту их недр. На третьем озере, самом малом и с грязными водами, мокли рыбачьи челноки, прихотливыми стаями парили чайки, опускаясь к воде, чтобы поживиться тем, что плавало на ее гладкой поверхности; на берегу сновали женщины, старики и дети, ожидая прибытия из залива Сукроненсэ лодок с рыбой, которую они продавали ближайшим жителям Кельтиберии.

Прибытие сагунтского корабля отвлекло от своего дела весь портовой люд. Рабы работали медленно, видя, что их надсмотрщики заняты приходом судна, и даже мирные горожане, сидящие на оплоте с удочками в руках и стремящиеся поймать жирных угрей озера, забыли рыбную ловлю, следя взглядом за приближением «Викторияты». Она была уже в канале. Корпус корабля не был виден, мачта двигалась поверх тростников.

Царила вечерняя тишина, нарушаемая монотонный кваканьем бесчисленных лягушек, живущих в болотистой почве, и чириканьем птиц, которые перепархивали на оливковых деревьях подле святилища Афродиты. Портовой люд притих, следя за ходом корабля Полианто. «Викторията» миновала второй изгиб канала и в гавани показалось золоченое изображение ее носовой части и первые весла, громадные красные лапы, рассекающие с такой силой гладкую поверхность воды, что на ней вздымалась пена.

Многочисленная толпа, среди которой волновались семьи моряков, разразилась криками восторга при входе корабля в порт.

— Привет, Полианто! Добро пожаловать, сын Афродиты!.. Да осыпет тебя милостями Сонника, твоя госпожа!

Голые ребятишки, со смуглыми ногами, кидались с головами в озеро, плавая вокруг корабля, точно толпа маленьких тритонов.

Все восхваляли своего соотечественника, преувеличивая его достоинства: никто никогда не погибал на его корабле, и богачка Сонника может гордиться своим вольноотпущенником.

На передней части корабля прорет[2] неподвижный, как статуя, следил напряженным взглядом за ходом судна, чтобы предупредить малейшее препятствие; обнаженные тела гребцов, с согнутыми к веслам спинами, лоснились на солнце; на корме стоял губернатор[3], сам Полианто, нечувствительный к усталости, прикрытый широкой красной тканью, с рулем в правой руке, а в левой с белым жезлом, который мерно колебался, отмечая движение весел. Подле мачты сгруппировались мужчины в чужеземном одеянии и женщины, неподвижные, усталые в широких мантиях.

Корабль, словно громадное насекомое, приближался к порту, рассекая своим носом покойные и мертвые воды. Бросив якорь и перекинув дощатый мостик, гребцы стали отталкивать шестами толпу, которая толкалась, стремясь пробраться на корабль.

Лоцман отдавал приказания с кормы; его красное одеяние, словно воспламененное заходящим солнцем пятно, мелькало то здесь, то там.

— А, Полианто!.. Добро пожаловать, мореплаватель! Что ты привез?

Лоцман увидел на берегу двух молодых всадников Тот, который говорил, был одет в белый плащ, один конец которого прикрывал его голову, оставляя открытой бороду, завитую локонами и блестящую от благовоний. Другой сжимал бока коня своими обнаженными сильными ногами; одет он был в сагум[4] кельтиберов, короткую шерстяную тунику, поверх которой болтался его широкий спускающийся с плеча меч, его волосы, такие же непокорные и жесткие, как и борода, обрамляли мужественное и смуглое лицо.

— Привет, Лакаро! Привет, Алорко! — ответил лоцман с выражением почтения. — Не увидите ли вы Соннику, мою госпожу?

— Этой же ночью, — ответил Лакаро. — Мы ужинаем в ее загородном доме… Что ты привез?