— Возница? — проговорил один из прохожих, поравнявшись с Нероном, — я ничего против его не имел!

— Да. Он был добродушный забавник. Играл и пел.

Нерон толкнул локтем Эпафродита.

— Слышишь?

Слова эти столь успокоительно подействовали на императора, что он готов был повернуть обратно. Но секретарь, лучше его учитывавший положение, увлек его дальше.

Вдали, как перед великими событиями, ночь была полна движения. Сновали странные фигуры; воины что-то возбужденно обсуждали. На холмах мерцали огни. У берега Тибра беглецы споткнулись обо что-то — это были трупы Издалека слышалось беспокойное ржание коней, раздавался шум копыт и таинственный ропот далекой, невидимой толпы. Нерон умолк и ускорил шаг. Он так дрожал, что ему пришлось опереться на Эпафродита.

Ночь была безлунна, и никто их не узнал. Они выбрались незамеченные за город и шли по дороге, обсаженной оливковыми деревьями. На них струился сладкий, дурманящий запах. До самого утра они не встретили ни одного человека.

Недалеко от города на «Via Salaria», окаймленной приветливыми виллами и богатыми имениями, жил вольноотпущенник Фаон.

Он когда-то служил у императора в финансовом управлении и в течение нескольких лет накопил себе внушительное состояние. Он мог бы и дальше богатеть, но удовлетворился достигнутым.

Охотно уйдя от придворной и столичной жизни, с которой некоторым так трудно расстаться, он занялся хозяйством в своем имении.

Блеск и шум Рима его больше не манили, и его интерес к политическим событиям был настолько слаб, что он даже не читал «Acta diurna».

В это утро Фаон рано встал и отправился в свой сад. Рукава его туники были засучены. На его свежем лице лежала печать детски-мирной радости; после ночного покоя — оно дышало довольством.

Начался его трудовой день; он стал очищать плодовые деревья от гусениц и поливать цветы. У него было много гвоздики, нарциссов и гиацинтов, луковицы которых он получал из Африки. Взор его с наслаждением отдыхал на пестрых грядках — на зыбком море цветочных венчиков. Видно было, что он удовлетворен и счастлив.

После работы он принялся за завтрак. Он ел простоквашу, еще теплый хлеб и мед.

Стук у ворот оторвал его от трапезы.

Выглянув, он увидел приземистого, тучного возницу с расстроенным лицом.

— Фаон! — окликнул его возница.

Но вольноотпущенник не узнал его.

Незнакомец казался перепуганным и неуверенным, как человек, только что выгнанный из дома. Он прижался к воротам с трогательной настойчивостью бездомной собаки. На небритом подбородке торчала рыжая щетина. За ним стояли еще двое неизвестных.

— Открой! — взмолился возница, бросая нетерпеливые взгляды на затвор.

На сей раз — его голос пробудил в сознании Фаона туманное воспоминание. В этом человеке, просившем гостеприимства, он узнал императора.

Он низко склонился и, смущенный, впустил ожидавших.

— Тише! Пройдем вглубь, — сказал Эпафродит.

Вольноотпущенник, ничего не понимавший, провел гостей в чащу, где под сенью листвы стоял столик.

— Как здесь хорошо! — пробормотал Нерон, окидывая взором сад.

Деревья качались под легким ветерком. Они вбирали своими бесчисленными зелеными жабрами утреннюю свежесть. День обещал быть жарким; отовсюду поднималась утренняя испарина, земля шумно дышала всеми своими порами, как запыхавшееся живое существо. Наверху, в ослепительном воздухе, и внизу, в полумраке кустарников, жужжали и гудели миллионы едва видимых тварей, полных таинственной жизненной силы. В воздухе кружили мухи. Каждый ком земли словно двигался; на нем кишели жуки, металлически-синие и изумрудно-зеленые. Сверкали стекловидные крылья пчел, которые густым роем вылетали из ульев и, весело жужжа, собирали мед. Бабочки походили на разбросанные в воздухе солнечные блики, или на минутные миражи. Расправив ярко окрашенные крылья, они порхали меж цветов и исчезали подобно грезе. Они так быстро мелькали, что казались воздушными, кокетливыми эльфами, игравшими в прятки.

Фаон хотел угостить императора, но Нерон отказался от всех предложенных яств и попросил только глоток воды. Однако, он и к ней не притронулся: побоялся, что она отравлена. Он лег наземь и стал жадно пить из лужи, образовавшейся после поливки цветов.

— Я хочу спать, — пробормотал он, не вставая. Он растянул усталые члены и заснул, с испачканным землею ртом, не сняв даже грубого головного убора. Его зловещая голова покоилась среди душистых трав, желтых цветочков укропа и переплетавшихся ростков. Солнце, пробивавшееся сквозь листву, высушило влажную, черную землю на губах Нерона, превратив ее в серую пыль; оно жгло его затылок, опаляло его кожу, но он не просыпался. Измученный непривычным странствованием, он проспал почти до вечера.

Из беседы с Эпафродитом Фаон узнал о причине, приведшей сюда императора.

— Сенат объявил Нерона врагом отечества, — сказал Эпафродит, — и как убийцу матери приговорил его к смерти. Повстанцы разыскивают его. Он зашел сюда лишь передохнуть и при первой возможности мы должны продолжать свое бегство.

После захода солнца мимо виллы стали проноситься всадники. Они проезжали все чаще и чаще и начали обращать внимание на виллу Фаона.

Фаон побоялся, что присутствие императора вовлечет его в беду, и Эпафродит решил разбудить Нерона. Он коснулся его, но спящий никак не мог прийти в себя. Он был охвачен ознобом и жмурился от света…

— Где мы? — спросил он спросонья.

Он оглядел свое странное одеяние, свой короткий меч и на мгновение забыл, кто он.

Дрожа всем телом, он вслух задал вопрос:

— Кто я?

Эпафродит растерянно посмотрел на него.

— Я не понимаю, ничего не понимаю, — снова забормотал он, — кто это сейчас говорит? Он вошел в меня, и голос его кажется мне моим.

Глядя на него, Фаон преисполнился жалости.

— Увы! — сказал Нерон, судорожно сжимая руку Фаона, — он опять заговорил — тот, кого я непрестанно слышу! Его голос поднимается из моей груди, но я не выношу его звука! Не терплю мыслей, которые он изрекает! Пусть он замолчит! Тише! Освободите меня от него! Везде — он!

Эпафродит и Спорий подошли ближе.

— Скажите мне, что все это означает? — взмолился он, повернувшись к ним. — Я этого не постигаю! Ты, — он взглянул на Фаона, — держи еще крепче мою руку. Я чувствую, что ты — человек, и мне от этого легче. Твои пальцы дрожат, твои глаза переживают мою боль. Кто бы ты ни был — останься со мной, никогда не покидай меня! Без тебя — я погиб. Я хочу за тебя ухватиться. А если ты уйдешь — подари мне, по крайней мере, собаку, чтобы я мог прижимать к себе ее голову, пока я еще дышу, пока я не мертв.

— Он бредит, — сказал Эпафродит.

— Ты — человек, — продолжал Нерон, обращаясь к Фаэну, — ко хороший ли ты человек? Если ты счастлив — ты добр. Если ты несчастен — ты зол… У меня часто болела голова, я бродил по городу и не знал, куда иду. Но разве я поступал дурно? — Глаза его наполнились слезами, и он прижался к груди Фаона, — ведь и боги жестоки! Я столько страдал…

Эпафродиту стоило больших усилий оторвать Нерона от вольноотпущенника, поставить его на ноги и внушить ему, что если они сейчас не двинутся в путь — он обречен.

С подгибавшимися ногами Нерон побрел за Эпафродитом в жестком свете скупого заходившего солнца.

Вдруг он попятился.

— А, опять ты! — язвительно выкрикнул он.

— Кто? — спросил Эпафродит.

Император не ответил, но лицо его исказилось от ужаса, грязные губы зашевелились, и глаза уставились в одну точку.

Спорий наклонился к Эпафродиту.

— Он видит призрак Поппеи!

— Нет, своей матери.

Они спросили Нерона, на кого он смотрит, но император ничего не ответил. Он долго безмолвствовал…

Затем тягучим, жалобным голосом заговорил:

— Снова ты, всегда и везде! Тебе еще мало? Я все отдал из-за тебя! Ты достиг своей цели!

Он отшатнулся.

— Ты — призрак, призрак маленького мальчика, с белым лицом в синих пятнах. — И Нерон отвернулся, вздрогнув от ужаса.