Они с изумлением смотрели на меня, единственного пассажира этого странного поезда, идущего вне расписания.
Я бы не удивился, если бы меня там ждал автобус, тоже новенький, с иголочки, ждущий меня одного. Но ждало такси. Водитель равнодушно не отвечал на просьбы каких-то местных вахлаков их подбросить.
Они совали деньги, но как-то неуверенно, не надеясь, их останавливала абсолютная индифферентность «командира», для которого их просто не существовало в природе. На меня он тоже не взглянул. Просто открыл дверь рядом с собой. И так же, не глядя, закрыл. Вахлаки едва успели отскочить, когда машина рванулась прямо на них.
Я искоса посмотрел на водителя, второго за этот вечер. Он был чем-то похож на первого, выражением механического безразличия, и точно так же не поворачивался язык о чем-то спросить.
Он остановился возле какого-то забора, за которым смутно угадывался бульдозер, а рядом самосвал. Я вылез, протянул деньги.
— Будь здоров, браток! — сказал он, оглянувшись, чтобы развернуться. Денег не взял. Заплатят в другом ведомстве и по другой ведомости.
Дачу Романа Романовича я увидел сразу. Она ничем не выделялась из окружающих домиков, разве что большей захламленностью, не говоря уже о запущенности.
Почему-то меня высадили с тыльной стороны, куда выбрасывали отходы, и до калитки пришлось добираться через соседние, стоящие вплотную участки. Окна в доме были освещены. Доносилась музыка — Шопен, отчего на душе становилось муторно, а сердце болезненно сжалось, да так, что снова подумалось: «Для чего я здесь? Что все это значит?»
Я перелез через забор, подошел поближе… И увидел его.
Это был далеко уже не тот Цаплин, которого я знал. Молодая красивая женщина стояла к нему вплотную, повязывая галстук. Сам он выглядел помолодевшим, щеголеватым, уверенным в себе. Слушал Шопена, покачивая головой, любуясь на красавицу.
— Подожди, Роман, ты мне не даешь! — сказала она.
Он засмеялся, привлек ее к себе, она положила ему руки на плечи, дала себя поцеловать, потом шутливо оттолкнула.
— Мы так никогда не закончим! И опоздаем на концерт… Этого твоего… Ну как, все забываю?
Я приник к окну, прислушиваясь. А ведь собирался уже постучать в окно, удивить, напугать…
— Пашка Уроев! — сказал Роман Романович. — Ты бы видела его. Любимец хозяина, наперсник и соратник. К тому же стал наемным убийцей.
— Он? Дирижер? — отступила она.
— А что ты думаешь? Он читает желания хозяина, как хозяин, то бишь Радимов, читает его мысли. Прочтет и убивает. Один приказывает, другой действует. У одного идеи, у другого дела… И даже, чую, он где-то рядом!
— Совсем, что ли? — отступила она. — Решил меня напугать? Мы же на его концерт едем! Он известный всей стране дирижер и хормейстер!
— Ну это, Иринушка, по твоей части. Фамилию запомнить не можешь, а что он теперь знаменитость — знаешь! Ну извини, извини, на меня иногда находит… Как вспомню этих нелюдей, в чьих руках судьба страны, великой державы! Над которой теперь все смеются…
В это время резко, так что я вздрогнул, зазвонил телефон. Аппарат стоял на полке рядом с окном, и мне пришлось присесть.
— Да! — крикнул Цаплин. — Погромче!.. Откуда? Из типографии? Что случилось?.. Кто остановил?.. Кто?.. Да как посмели! Это же статья… да, да, вы, я вижу, в курсе! Простите, а с кем я разговариваю? Что-то голос мне ваш… Письменное распоряжение? Ну да, понимаю… У него нынче гастроли в столице, вот хозяин решил смягчить мой удар. Хорошо, сейчас же еду!.. Приеду, я сказал! Только быстро, подготовьте пока ответ, потому что мне еще надо успеть на концерт этого проходимца. Теперь вы видите? А мне никто не хотел верить! Еду.
Он положил трубку, повернулся к ней лицом.
— Иринушка! Ясная моя! Видишь, как все складывается… Может, в другой раз? Он еще будет здесь выступать, если его не арестуют…
— Что ты говоришь… — Она села на стул. — Роман!
— Вот так, милая, вот так! Дело идет к развязке. Александр Сергеевич говаривал, мол, гений и злодейство несовместны… Хотя какой там гений. Так, выскочка… Может, без меня поедешь? Нет?
Он быстро застегивал кожаное пальто, глядя на себя в зеркало.
— А оттуда? — спросила она. — Опять домой?
— Домой, свет ты мой ясный. К жене и детям. Но ничего, ничего… Покончу с этими мерзавцами… Что задумали, а? Статью мою снимают!
И рванул на себя дверь. Я вскочил, заметался, снова приник к окну и тут же встретился с ней взглядом. Она вскрикнула, прикрыв лицо руками. Я побежал вокруг дома, надеясь настичь его, хотя еще не представлял, что и как собираюсь делать. Но уже заурчал мотор, и белая «Волга» выехала со двора. Я успел заметить лишь его профиль, мелькнувший на переднем сиденье рядом с шофером. Наверно, я все-таки хотел в первую очередь, чтобы он меня подвез на мой концерт, а уж в дороге бы поговорили, но во мне уже нагнеталась тяжелая злоба. Что я-то ему сделал? Или это за все, что было в прошлых жизнях? И когда он в это поверил, решил отомстить?
Я кинулся, чавкая ногами по мокрой глине, на соседний участок. Из ближней сторожки доносился пьяный храп. Я бросился к самосвалу. Дверца приоткрыта, из замка зажигания торчит связка ключей…
Вот эти ключи меня вдруг остановили. Я даже сел на подножку кабины… Что за игры на свежем воздухе? За кого меня держат и чего хотят? И тут же услыхал вскрик женщины, выбежавшей на крыльцо.
— Рома, вернись, Рома!
Да, его, несомненно, следует вернуть. Силой! И заставить говорить! А если не подчинится? Он же «закусил удила, после того как вожжа попала под хвост». И черт с ним! Я должен все знать! Я его верну, доставлю к любовнице, к черту, к дьяволу…
Я вскочил в кабину, включил зажигание. Через зеркальце увидел, как выскочил из сторожки, размахивая руками, какой-то мужик. А не оставляй ключи! Хотя при желании все равно бы завел твой драндулет.
Я гнал самосвал по узкой асфальтированной дороге, со всех сторон к которой подступал еловый бор. Неплохое местечко! И любовница что надо.
Значит, здесь вы, Роман Романович, приняли другие правила игры? Уже не скулите по поводу коммуналки? По поводу своего бескорыстия и неустроенности быта? А теперь вкушаете плоды былого воздержания?
Ах ты, сука! Ну, я с тобой сейчас потолкую… По-своему. Значит, я убийцей стал? Наймитом? А за это знаешь что бывает?
Распаляя себя, я гнал машину, вдавив акселератор в пол кабины. Мотор по-волчьи завывал, встречные ели вздрагивали в пятнах моих фар и испуганно расступались… Наконец я их увидел. Всего-то полкилометра впереди, просто много поворотов, на которых его водитель снижал скорость. Вот на этом я вас, голубчик Роман Романович, сейчас достану. И вы повторите мне все, что я только что подслушал. Нехорошо, я понимаю, но вы-то, вы-то разве лучше?
Они решили пропустить нарастающий сзади грохот. Прижались к бровке. Я дал по тормозам, меня занесло, развернуло…
Самосвал перекрыл дорогу. Вот теперь поговорим, Роман Романович!
Его машина летела, виляла, гудела клаксоном, и я попытался было дать задний ход, но не успел, и они, пытаясь увернуться от удара, свернули, потом последовали мощный удар и треск огромной ели, в которую они врезались… Я выскочил из машины, оглянулся. Луна светила через полынью туч, и при ее свете поблескивали вращающиеся передние колеса перевернувшейся машины. И больше ничего. Ни звука, ни стона.
Я нерешительно подошел поближе, но тут же дорогу прострелили лучи фар подъезжавшей «Волги». Я невольно отшатнулся, потом бросился за ближайшую ель. Вот теперь я точно наемный убийца! Как в воду глядел Рома Цаплин. Что ж, до встречи в следующей нашей с вами жизни, если таковая произойдет! Там и объяснимся. Я все же постараюсь вас убедить, что в этой партии я старался быть шахматистом, не подозревая, что мной двигали, как пешкой.
Два человека с ручными фонарями вылезли из подъехавшей машины.
— Все как по нотам, — сказал один. — Даже не верится.
— Кстати, о нотах, — сказал другой. — Где этот, кого велено доставить на концерт живым или мертвым? Дирижер этот херов… Ему же алиби нужно!
