— Что, беспокоишься, ходил смотреть, не осталось ли чего? — спросил старик.

— Однако так. От варнаков даже духа не сохранилось — гарь. Ну вот, всё, как хотели, — ответил пришедший.

   Старик подошёл к Сурову, по-мужски обнял его и произнёс такое, от чего тот несколько сдурел:

     —  Во что, друг любезный, глянулся ты мне, а жить осталось не так уж и много, хотя я по возвращении собирался уйти в монастырь. Всё, чем владею, хотел передать Божьим людям, однако грань жизни и смерти, прошедшая через Гнилое болото, и моё случайное спасение благодаря тебе, наше избавление от варнаков, подсказали мне иное решение. Если ты согласен поселить меня в твоём доме и пообещаешь мне крепко, что остаток жизни я не буду видать забот о тепле и пропитании, всё, что имею, отпишу тебе. Я в этой жизни совсем один, ты в силе, спас меня, и по собственному разумению я тебе по гроб обязан. Построишь у себя во дворе мне избушку. В ней  я  проведу остаток жизни,  сколько отпущено.

Нонешней зимой городской лекарь сказал мне, чтоб я не рвался, много пеше не ходил и успокоился. Я всё не верил — проверял его слова. А мне только тяжело. Таёжные случаи и тропы уже не по мне. Что ты на мои слова ответишь?

   Василий замолчал, глядя в упор на Демьяныча. «Во привалило,— мелькнуло в голове купца. — Старик меня не стеснит, а советчик толковый, да и человек, видно, бывалей бывалых». Глядя старцу в глаза, Константин Демьяныч ответствовал:

     — Будь в надежде, всё, о чём ты говорил, сделаю в лучшем виде, обихожу, упокою, привезу лучших врачей и лекарей, приставлю человека для всяких поручений. Живи и будь мне отцом.

— Целуй крест для твёрдости своих слов.

   Старик достал массивный искусно сделанный золотой крест на смоляном шнурке, и Суров приложился к нему.

     — Послушай, — воскликнул купец, — ведь когда я тебя тягал из болота, креста-то на тебе не было!

     — Действительно, не было креста — варнаки его сорвали да делить хотели, бросив в котомку с моими вещами. Я его там под клеёнчатой папкой нашёл.

   Так вот с тех пор старец Василий Авенирович Дворжевский, ставший Поповым, поселился в доме Константин Демьяныча Сурова на правах родственника-старца Василия, заняв флигелёк во дворе его дома.

   Именно к нему за советом по поводу Тимохи и направился купец, несмотря на поздний час и изрядное количество хмельного, принятого в корчме. Именно он был тем «верным человеком», который уже много лет мудро, умно, часто как заправный шахматист, подсказывал и советовал в решении любых вопросов по жизни, торговле, золотопромышленному  делу и делам особым, не для чужих.

Когда купец вошёл, старец стоял на коленях перед иконой и молился. Хозяин знал, что пока тот молится и шепчет молитву, его беспокоить нельзя.

Вытащив за цепочку часы и взглянув на них, тихо присел к столу. «Однако второй час ночи, а старик ещё и не ложился», — подумал Суров.

   Василий встал и, обернувшись, поздоровался, на что купец ответил, что, мол, сегодня виделись.

     — Так запамятовал, что другой день в начале, — отметил Василий Авенирович. — По делу или душа разговора просит? — осведомился старец.

— И так, и так, — ответил хозяин.

   Вошедший в домик слуга из прихожей шумнул, что самовар готов, и исчез.

   Старик внёс самовар, поставил на стол и споро приготовил всё необходимое для чаепития.

   Рассказав о предложении Тимохи и свои сомнения по этому поводу, добавил, что золото крепкое, самородки очень приглядистые и что такое количество металла — чай, полсезона работы для трёх человек или сезон работы одиночной. Василий стал расспрашивать про самородки. Намётанный глаз Сурова приметил среди присмотренных самородков один, напоминающий дубовый листок. Он описал внешний вид этого самородка. Вдруг Василий Авенирович спросил:

    — А с узкого конца самородка ты не видел ли шестигранной дырочки?

Купец с удивлением отметил, что про дырочку он забыл сказать.

— Была!

     — Ну вот, — воскликнул старец, — мне кажется, я эти самородки знаю, так что, когда явится этот Тимоха, позови меня — разберёмся.

   Что-то заскребло в душе Константина Демьяныча, какое-то предчувствие или растущее сомнение. По тем временам частное золотничество временами было связано и с воровством, и с разбоем, и с душегубством. Суров это знал лучше других, а вот Василий, как это понимал купец, до конца всего, что знал, никогда не рассказывал.

   Внутреннее предчувствие в какой-то мере получило пока малое, но подтверждение. В случайности Суров давно не верил. Старец внёс в прихожку остывший самовар, чашки, а купец всё сидел в глубочайшей задумчивости. Старец поправил лампадку   у иконы и стал молиться,  как в  тот  момент,  когда посетитель  явился к нему. Купец тихо встал и вышел. На небесах гасли звёзды. Светало. Похмелье и сон куда-то делись. Спать не хотелось. Он остановился перед крыльцом на веранду, тут же откуда-то появился сторож — угрюмый детина из староверов. Этот мужик не мог спать ночью. Он ночью жил. Ложился он около полудня и обычно вставал после захода солнца. Был молчалив и, радуясь сытой жизни, оберегал дом почище цепного пса.

   Он так же, как и Василий, был обязан жизнью Сурову. Тот на зимнике заметил однажды необычную присыпанную снегом скрюченную человеческую фигуру. Другой бы проехал. Купец же остановил сани и увидел парок из отверстия заросшей, как мхом, инеем густой бороды. До дома было недалеко и растёртый  снегом, отогретый в бане, мужик упал на колени, плача, благодарил его за спасение. Когда тот отоспался, купец стал его расспрашивать, кто он и как оказался на зимнике. Оказалось, что сей человек помнил только своё имя и назвался Харитоном. Откуда он и что с ним было раньше, он не помнил. Сначала Демьяныч этому не поверил, потом вроде бы убедился, что это так. Вопросы задавал этот мужик, лет 40 с небольшим, как ребёнок, и всё клялся служить по гроб. Суров сначала приставил его к строительству дома, а потом определил в сторожа, что тот исполнял беззаветно, не мысля жить как-то по-другому.

   Наказав стражу проводить к нему человека, который назовётся Тимохой, хозяин вошёл в дом и направился в кабинет.

   Домоправительница Агафья — свояченица его жены — спала вполглаза и, заслышав шаги по лестнице, вышла и осведомилась, не надо ли чего.

— Иди спи, я тут сам, — ответил купец.

   Сбросив долгополый пиджак и сняв галстук, подтянув жилетку, уселся в кресло. Как когда-то в молодости в голове крутилось разное, однако Тимоха и слова Василия рождали какие-то невероятные и, по большей части, тёмные предположения. Государевы чиновники  уже серьёзно прижимали золотопромышленников. Многочисленные выплаты в казну, инспекции из округа и столицы требовали исполнения разных циркуляров и постановлений. Улаживанье всех этих дел требовало изворотливости и приличных затрат. Прикормленные Суровым мелкие чиновники, как правило, загодя извещали его об инспекторах и их человеческих слабостях и весе в верхах. Иных приходилось поить неделями, дабы они были не в состоянии копаться в делах, других возить на охоту или рыбалку и там за азартом и ухой зорко смотреть,  чтоб  не  протрезвлялись,  третьим  через  день устраивать баньку с девками. Однако были и такие, которые сразу один на один говорили, сколько возьмут. Получив своё и для вида покопавшись в бумагах, довольные убывали. Все промышленники хитрили, скрывали реальные доходы с золотца и торговли. Однако у чиновников по финансовой части были и помощники.

   К мыслям про Тимоху примешивалось сообщение об очередном наезде инспекторов по горной части для описания приисковых дел Сурова. Об этом сообщил ему из Иркутска бывший на постоянном жаловании у купца  столоначальник департамента горного округа. В письме он доносил, что стараниями этого понимающего в золотом деле инспектора у двух именитых промышленников прииск забрали в казну, а ещё  у одного описали всё хозяйство и забрали лицензии на заёмные участки. Сообщил он также, что этому серьёзному начальнику уже однажды подрубали сваи моста по пути на один из приисков, однако мост через бурную речку рухнул после того, как тот переехал через него на другую сторону. С того момента он без охраны из казаков никуда не ездит.