— А что так? — спросил Тимоха.

— В койку тянул, а я ему скалкой по башке.

— Вот как! — удивлённо сказал спросивший.

     — Я потом узнала, что это самородное золото, но продавать его решиться не могла. Понимала, что будут выспрашивать, откуда да что. Так и прячу его много лет, а из избы унесла, когда на работе заставили бумагу подписать про то, что не могу иметь золота, покуда работаю. Не то каторга за воровство. А это моё приданое, — потупясь, проговорила Марфа. — А что у тебя в коробке, тоже золото? Я ведь её не открывала.

   Тимофей положил на мох самородок Марфы и, вынув жестянку, открыл крышку. На песке, отливавшем золотом, лежал дубовый листок из золота. Взяв его в руку, женщина, удивлённо обращаясь к Тимохе, проговорила:

     — Так у тебя, однако, тоже есть золотое чудо. Очень похоже на листок с дерева, только потолще и чуть кривовато —  с дерева-то он ровненький с обеих сторон. А дырку ты сам в нём пробил, для шнурка, что ли?

     — Да нет, он такой и был. У меня ещё есть, только они далековато спрятаны.

   Оглядевшись, они положили жестянку и самородок в нору. Нашли невдалеке длинный плоский камень со мхом и вставили его до упора в отверстие. Получилось, как будто он тут был всегда.

     — Ну вот, теперь и у нас  есть потайка, а на жизнь я буду сдавать по малости. За схороненным металлом схожу, однако, через неделю.

   Спустившись вниз и прихватив полные корзины, они остановились на дороге и, обернувшись на елтыши, долго смотрели в то место, где был тайник. Тимоха перешёл дорогу и на другой стороне пошёл сделал на коре ели два желобка, пересекающихся в виде креста, каждый желобок глубиной четверть дюйма и длиной по три дюйма приблизительно. Дерево было приметным — оно имело три верхушки, образовавшиеся из ветвей после того, как ветром сломало верхнюю часть ствола.

   Вернувшись, Марфа занялась соленьем грибов, а Тимофей стал возиться в кладовке, собирая сидор для тайги. Он твёрдо решил сходить за припрятанным золотом.

   Однако было за Тимохой и такое, о чём он никому, даже Марфе, не рассказывал. Он боялся по жизни всего двух людей. Мечтал отделаться от них, оторваться, когда сложит побольше золота; но то один, то другой неожиданно возникали на его пути и требовали своё. Откажешь — смерть.

Теперешний старец Василий был ещё в силе, к посёлку пока не прибился, а гонял по тайге в трудах праведных и не очень. Однако всегда чувствовал тех, кому везёт в золотничестве, а кто в этом деле босяк и  мелкота. Посему всегда появлялся на  губернском съезде золотопромышленников, который ежегодно собирался в Иркутске. У него был официальный прииск в средней тайге, где управлял его человек с правом подписи от имени хозяина, который якобы жил в Томске. Документы были оформлены на почётного гражданина города Томска Данилова Василия Еремеевича. Прииск работал стабильно, беря от 5 до 7 пудов металла за сезон. Расчёт с работниками, питание было по совести и чести. Вот только хозяина рабочие никогда не видели. Знали управляющего и артельщика, ладившего по кухне и конюшне.

   На губернском съезде Данилов не выступал, а на перерывах беседовал со многими, мотая на ус интересные сведения. Тех, кто врал о делах, он отличал сразу и дел с такими не имел. Съезд обычно завершался в ресторане, который снимался на вечер и до утра. Именно на этом мероприятии к Василию Еремеевичу прилипали самые интересные варианты. Подпившие серьёзные люди часто становились вроде болтливых сорок. Поддержать и  подвернуть мелкую беседу в нужном направлении лучше Василия никто не мог.

   Особо ценились разговоры об охране золота при перевозке его с прииска до посёлка или в Иркутск. Добыть золотишко — это было ещё полдела. Сохранить и доставить куда надо считалось особо сложным, а посему каждый мыслил свою систему. За отправкой каравана следили невидимые глаза. О  сроках отправки выведывали людишки, ничем не гнушаясь. Василий особенно любил и стремился быть там, где хозяева жизни в тайге похвалялись, как они лихо одурачивали злыдней-грабителей караванов с драгоценным грузом — золотым песком. Василий Еремеевич, услышав краем уха разговор о хитрости, влезал в хмельную компанию, как медведь, якобы ещё выпить с его почину. Заказывал самовар с хлебным и в минуту-другую становился всей компании своим. Однако, выпив со всеми, невзначай возвращал разговор в русло переправки металла, рассказав забавную историю, якобы произошедшую лично с ним.

     — Ну, вы люди опытные и всё знаете, что к чему с этим нашим золотым товаром, не раз терпели от варнаков и своих худых людишек за своё кровное.

   Пьянющая компания одобрительно восклицала вразнобой, что, дескать, натерпелись и уж лучше их никто это не знает.

     — Так и я за сезон добычи взял немного металла, пудов эдак восемь^[39] с небольшим.

   Народ переглянулся, но голосом выдал некое восхищение.

   Надо сказать, что если прииск давал три с половиной — четыре пуда^[40] — считалось, что хозяин будет с прибылью. В компании был только один промышленник, который в нынешний сезон взял девять с четвертью пуда, но до сего времени металл под охраной его брата и десятка казаков оставался на прииске, хотя рабочие были отпущены. Именно этот человек так и ел глазами рассказчика, что последний, в силу своей проницательности, заметил сразу. Василий Еремеевич допил свою чарку, подцепил вилкой балычку и продолжал:

   — Годом раньше с этого прииска, а я думаю, вы знаете прииск «Рябиновый», добыли мы самую малость около двух пудов.

   Никто про прииск с таким названием знать не знал, по все надули щёки и, крякнув после очередной, шумнули что-то вроде бы подтверждающее:

— Да, конечно, наслышаны.

     — С рабочими рассчитался, баржа с ними сплыла вниз к посёлку. При мне оставалось сам и ещё трое, при пяти якутских лошадках.  А тропа к реке — вёрст сорок, да по таким гиблым местам — осыпи с лысых сопок, то гарь, то ручьи по падям, то щели в четыре лошади шириной и саженей сто пятьдесят вниз. С лошадьми да и пешему ходу нет. Мостики ладили на лопатах, дабы перебраться. Среди своих был паря один, Тимой его звали. Лет около двадцати пяти, крепок, шустёр, мне приглянулся послушанием и сноровкой в деле. Сидели мы, рядили, как бы до реки с металлом без случаев всяких добраться, как этот паря и говорит, а что, если не прямо по обустроенной тропе, а в другой приток реки, там плотом сплавиться. А этот приток всего в версте от нашей заимки на берегу, куда паровой катер за нами придёт. Я смекнул, что если по наезженной тропе пустить двоих с четырьмя лошадьми, а мне с Тимофеем при одной, да со всяк металлом двинуть другой дорогой, то может быть и обойдётся. На счастье к нам прибилась ещё одна лошадка, должно быть медведь спугнул где-то. Такая же якутская, низкая с мохнатой гривой, не кованная и в масть нашим. Мужикам я честно сказал, что они пойдут к берегу без золота, а посему пусть остерегаются и перед всякой помехой мозгами раскидывают. Не велел им спать сразу двоим. Один чтоб сторожил. Как мы с Тимофеем выбираться будем — наша забота. Выдал я им золотников по семьдесят^[41] золота под расходы и чтоб не пустые шли, они их в пояса схоронили. Мы с Тимофеем по три фунта положили в котомки вместе с провизией, остальное во вьюки с палаткой и бутаром^[42].

   Мужикам приказал с утрева пошибче шуметь, снаряжаясь, у обоих чтоб пистолеты за поясом, в карманах патроны к ружьям. А револьверы шнурком не менее аршина привязать к поясному ремню, дабы не потерять. Сами ушли до восхода, как только стало светать. Всё это я обмыслил заранее, так как однажды, охотясь на рябчиков, дня за три до этого, увидел на дереве скрадок. Забрался я на него и всё сообразил. С этого места жилуха прииска мово как на ладони. Вот те раз! Кто-то за нами приглядывал, да как назло все собаки приисковые вместе с рабочими ушли.