Начальнице, чтоб документы правила и не очень распространялась, дал столько денег, что она за всю свою жизнь от попечителей и казны не видела. Была у меня в Иркутске знакомая семья без детей — скупщики металла с лицензией, но не крупные. Зимой Сева  у них жил, а летом со мной в тайге. Он рос, а я стряпчего нашёл, раз выпили, два в корчме, отсыпал я ему золотого песочку с фунт. Он мне документики для внучка выправил. Года за четыре до того скончался в городе опальный генерал от инфантерии. Так мы моего крестника сделали по документам внуком этого генерала Петра Градова. Сын его погиб за Дунаем, а жена сына свихнулась и повесилась. Нашли батюшку. Я дал денег на новую церковь. Батюшка сделал записи, где надо, и выдал бумагу о рождении Всеволода.

   Потом  я  ездил в  Санкт-Петербург, нашёл своего брата. Он меня не признал, а когда я ему рассказал, как мы с ним расстались, — поверил. Для брата сработали документик, что он получил наследство и пай в пароходном деле (речные перевозки, Казань). Это дело я купил по пути в столицу. Дал ещё денег на приличный дом и выезд. Сговорились, что когда мальцу будет десять лет, брат возьмёт его к себе, как дальнего родственника.

     — Скажу тебе, — старец опять выпил, — ведь в молодости из Питера-то я бежал куда глаза глядят. Меня искала полиция. Ещё три года после этого полицейские всё к брату прикапывались, да потом отстали и забыли.

   А паренёк этот славненький очень полюбился мне, да и я ему. Шустрый, головастенький, всё понимает. Арифметику за две недели выучил. А как стал рисовать — у него всё как наяву, хотя и на бумаге. Из глины лепил, а эту штуковину он мне подарил и сказал, что я добрый лесовичок. Крестик — это чисто самородок, но я его освятил и подарил внучку. Он его три года носил. Тот камешек, что во лбу у подаренного лесовичка, я так мыслю, есть настоящий алмаз. Его малец сам на Витиме нашёл, когда я его учил мыть на лотке золото. Видать, парнишка-то счастливый. Алмаз-то в полтора карата чистой воды. Эти камешки здесь должны быть, только алмаз в песках зело капризный и страшно редко встречается. Их в Индии и Бразилии копают.

   Суров хватил водки, голова прояснилась. С аппетитом закусил под негромкий рассказ старца.

     — Сейчас Сева в лучшем кадетском корпусе. Первый по знаниям, и рисовать учится. Ты не думай, я свою душу спасаю, —  и, обратясь к иконе, опустился на колени, истово крестясь.

   Константин Демьянович тихо удалился, переживая за доселе неведомую ему сторону души и жизни человека, которого, как казалось, он хорошо знал.

Василий Авенирович твёрдо решил разобраться с Тимохой. Правда, с Фёдором Фёдоровичем мог быть и другой Тимофей, но что-то заставляло беспокоиться. После того случая его Тимоха, как он знал, в серьёзные артели не подряжался. Старался в одиночку или с одним-двумя товарищами. Говорили, что иногда он ходит к китайскому кордону и берёт там спирт, который доставляет на прииски втихую. В то время были уже официальные поставщики. Их все знали. А тех, кто приносит спирт без права на это дело, было также немало, но они своё дальше держали, скрытно меняя спирт на золотой песок по установленной таксе. Каждый из людей в тех местах что-то знал про соседа или товарища в деле. Однако большинство о себе говорили мало и редко. Многие были в бегах, розыске, меняли документы, часто полностью изменяли облик в причёске, одежде и т. д.

   Если кто о ком знал что-то такое, что вслух не говорится, то держал про себя, нередко используя к личной выгоде. Однако этот момент Василий Авенирович знал отлично, и его деньжата, дельные советы, за которые денег не берут, а платят, как теперь говорят, информацией, сработали. В течение недели он посещал злачные места, одевшись соответственно, тёмные питейные домишки типа притонов, переговорил со многими людьми, наслушался слухов, баек, пьяных признаний и между тем узнал о Тимохе интересные вещи. Как минимум, то, что знали о нём четверо бродяг, с которыми в разных местах встречался Василий, было иным, чем то, что говорил он сам. В компании или дружбе, работе с крепкими волевыми людьми Тимоха был послушен, прост до угодливости, исполнителен. С людьми малыми, со слабиной в характере, груб, бесцеремонен, несдержан и нечист на руку в малых их делах. Один запойный мужичок, неизвестно на что пивший уже третью неделю, при имени Тимоха назвал его кличку, известную в среде разбойничьего люда, — Лис, и настолько точно описал его повадки, что Василий Авенирович перестал и сомневаться. Тот же тип сказал ему почти шёпотом, что Лис имеет долю в треть до сих пор не пойманного ката среди разбойников, гремевших на все эти места, — Джао Косого. При нём Тимоха якобы сыскивает богатую добычу, а уж атаман берёт её со своими людьми из бывших беглых, душегубов и нескольких беспутных якутов и китайцев — хунхузов-спиртоносов. Прежде, чем это рассказать, пьяный паря попросил денег и немалых. Василий достал деньги, положил их возле себя и, послушав рассказ, осведомился, чем говоривший может подтвердить сказанное.

   Тот криво улыбнулся и спросил, не видели ли на левой ладони этого Тимохи под большим пальцем наколки в виде странного знака. Это иероглиф Джао Косого. Он ему сам его наколол, когда они побратались. Василий ничего такого не мог вспомнить. Наколки на людях он видел на руках, но чтобы со стороны ладони, такого он никогда не примечал. Пододвинув деньги мужику, он встал и вышел из шинка.

   Василий был ушлым и много знавшим в тёмной стороне дел, творившихся в этих краях. Знаком он был и с Джао Косым, с которым они давно поделили места, где каждый обделывал свои дела. Если Тимоха — человек Джао, то тот нарушил уговор и грозит не только его делам, но и лично ему. С Тимохой он давно не встречался, однако сумел узнать, что тот скоро будет в посёлке. Однако Тимоха так и не появился.

   Будучи в Иркутске, Василий разыскал Фёдора Фёдоровича и спросил его между делом про Алексея, который остался единственным живым в истории с ограбленным золотым караваном. Тот был трезв и поинтересовался, для чего Данилову понадобился этот Алексей.

   Василий Еремеевич спросил, нет ли на левой ладони Алексея под большим пальцем наколки в виде странного знака. На это Фёдор Фёдорович без удивления ответил, что он видел наколку в виде китайского иероглифа. Что в этом странного? Многие наколками балуются. У Алексея это была юношеская шалость, за что он в 19 лет был порот отцом и больше такими вещами не баловал.

    — А  сейчас этот Алексей где-то в заводи ремонтирует лодку и в праздники приходит ко мне с поздравлениями.

— А в тайгу он ходит? — спросил Данилов.

     — За последнее время не ходил. Он дом построил, женился. Кое-какую торговлишку держит. Китайским шёлком и безделушками. В люди выходит. Я его поручитель в купеческом деле.

   Василия подмывало рассказать о своём подозрении теперь ещё и по поводу этого Алексея, уж больно у него всё складно, и товар из Китая, но он смолчал. Поговорив ещё о каких-то делах, они расстались. С тех пор много воды утекло, и Тимоха более на пути Василия не встречался.

   Если его Тимоха и теперь его человек Алексей дружбу водит с Джао Косым, то многие секреты Василия Авенировича им ведомы и они квиты. А если те позарятся на кое-что запрятанное в тайге? Забрали металлишко в тайниках, о которых знал Тимоха? Надо искать, искать и искать этого двурушника и его молодого ученика.

Пропавшие четыреста килограммов золота (более 24,4 пудов) из тайги всё же не исчезли и вывезены не были. После многих хлопот, истратив не одну тысячу рублей, старец Василий, он же почётный гражданин города Томска, вернулся в Бодайбо в мрачном настроении. Перебросившись незначительными фразами с Суровым, он ушёл к себе и вглухую запил. Этим самым несказанно удивил купца. Заглянув в окошко домика, где обретал Василий, Константин Демьяныч углядел такую картину. Старец сидел так, что гляделся сбоку. На пустом столе перед ним стоял гранёный стакан, большая бутыль с белым казённым хлебным вином. Рядом лежала краюха хлеба и очищенная луковица. Старец сидел сгорбясь, полуприкрыв глаза, и медленно шевелил губами. Временами его глаза закрывались, губы переставали  двигаться, и  он словно окаменевал. Вдруг встрепенувшись, Василий сжимал и разжимал пальцы на руках, брал бутыль и наливал из неё до краёв водки в стакан. Подняв стакан и как бы разглядывая его на свет, он медленно, не расплёскивая жидкость, ещё твёрдой рукой подносил его ко рту и так же медленно, не прерываясь, вливал содержимое в рот.