О содеянном Михей не думал, он проигрывал варианты пути к хозяину и перебирал в памяти детали Фролова рассказа, а также соображал, что бы такое рассказать, дабы утопить Фрола поглубже и на его фоне выглядеть спасителем всего дела. Общее положение на прииске и тамошние порядки он знал не хуже Фрола, вот только до золота его не допускали. Теперь он знал почти всё и думал о том, как способней, несмотря на первую неудачу, взять добытое прииском золото. Вариант нападения на золотой караван, который будет вывозить металл из таёжных дебрей, появился в его голове после воспоминаний о приказах управляющего перед налётом.

   За какие-то часы прииск стал почти крепостью, и результаты ночного боя подтвердили это. Брать золото следовало на пути его перевозки в Бодайбо или Иркутск.  «Успеть  добраться  до  главаря  и  вернуться с людьми, способными отнять золото», — целиком занимало его мысли.

   Беглец знал, что его дни на прииске сочтены и уходить всё равно придётся. Поэтому он подготовился к переходу. Всё, что нужно одинокому путнику в тайге, у него было. Уже дважды он исполнял роль ока главного хунхуза, и оба раза всё оканчивалось добре и с прибылью лично для него, а главарь уже называл его братом.

   Радуясь своей ловкости, Михей, с одним привалом, поспав 3–4 часа, наматывал вёрсты, двигаясь к реке Витим. Туда же двигались и казаки, вёзшие доклад Егорыча к Василию. Их пути вроде бы не могли пересечься, но пошедший дождь подправил направления пути верховых казаков и пешего Михея. Быстро вздулись ручьи в соседних долинах, по которым почти параллельно двигались люди, а единственная тропа неторёная вдоль рек, шла по хребту между долинами. Это был водораздел высотой почти сто саженей над долинами речек, заросший тайгой и заваленный курумами^[22].

   Поверхность хребта была плоской и только в местах его пересечения верховьями ручьёв и речек сужалась до 10–15 саженей и понижалась саженей на 30.

   Казаки задержались после ночёвки, так как разыскивали ушедших за ночь коней, которых они отпускали пастись на ночь. Коней нашли у реки, и пришлось их вести в поводу до верху хребта.

   На это ушло почти всё утро. Решили сначала приготовить обед, попить чаю, а уж потом двигаться дальше. Пока готовился обед, один из казаков отошёл поохотиться. Пройдя назад с полверсты, тот вдруг увидел дымок чуть в стороне от тропы и чуть ниже её, подымавшийся почти незаметной тонкой струйкой из распадка. Вояка насторожился. Тайга есть тайга. Если здесь ещё кто-то есть, то это неспроста. Места глухие. Однако надо глянуть, кто да что там. Предыдущие события на прииске заставили подумать о том, что вдруг это хунхузы. Дослав патрон в ствол карабина, казачок стал подкрадываться к старому листвяку с обломанной обгорелой верхушкой, возле которого курился дымок.

   Михей  сушил сапоги  и  одежду,  прихлёбывая  из кружки чаёк. Подкравшийся без звука к бивуаку казачок с  удивлением  узрел знакомую физиономию,  но  вид одежды, развешанной вокруг почти не дымившего костерка, несколько его озадачил. Эта одежда была не похожа на ту —  рабочую, в которой ходили приисковые. Такую, как он разглядел, носили охотники-промысловики. Облик тихого Михея, который сложился на прииске, никак не вязался с этим «королём тайги», возле которого стояло ружьё, а за ремнём он углядел пистолет. У костерка на двух наклонных к очагу палочках пеклась рыбка. «Ишь ты, расположился. А зачем? Куда идёт? Почему вооружён? Может, вдогонку за нами послали?» — соображал казак.

   Тут его посетила светлая мысль, что если бы послали догонять их, то послали бы казака, а не старателя-работягу. Казачок тихо ретировался и побежал к своим.

   — Надо его перехватить, — озабоченно теребя бороду, проговорил старшой.

   Коней отвели в тайгу, привязали, надели на морды торбы с овсом, а сами затаились в узкости между пнями и каменными глыбами. Договорились брать бродягу, когда он окажется между спрятавшимися спереди и сзади казаками.

   Двое залегли по ходу тропы, а один в десяти саженях сзади.

   Михей быстро шёл по тропе, и надо было случиться так, что невдалеке заржала лошадь. Путник остановился, прислушиваясь. Лошадь заржала опять. Михей снял карабин и стал отходить назад, оглядываясь,  куда бы спрятаться. От затаившегося казака он был в тридцати шагах, не дойдя до ловушки. И, как говорил один из его подельников, неожиданные события происходят именно там, где их и без того хватает. Лошади ржали неспроста. На тропу вышел огромный бурый медведь и, увидев человека, поднялся на задние лапы. Засадные, оторопев, замерли. Медведь вышел на кусок тропы  между ними и видел человека перед собой, хотя особый запах, свойственный людям, был кругом. Косолапый вертел башкой, но его взгляд останавливался на том, что стоял на тропе. Михей был готов увидеть человека, а перед ним стоял зверь. Встреча с медведем у него была не первой.

   Он дважды выстрелил, медведь упал, а потом, припадая на левую переднюю лапу, бросился в противоположную сторону. Стрелок ещё ничего не успел сообразить, как грохнули почти одновременно ещё не то два, не то три выстрела. Подчиняясь инстинкту не хуже медведя, Михей отпрыгнул с тропы в сторону, за камень, увидев поднявшихся впереди людей и упавшего без движения зверя. Стрелявшие в этот момент глядели на бурую громадину и, когда взглянули на тропу, то Михея уже видно не было. Он ловко отползал вниз по склону к реке. Прыгая, бросил ружьё, оно свалилось в какую-то расселину. Казаки подбежали к тому месту, где он стоял ещё пару минут назад.

   Снова полил дождь. Казаки, чертыхаясь, лазали по склону вверх и вниз вблизи тропы. Вымокли без толку до нитки и вернулись на стоянку. Лошадей пришлось искать ещё раз. Беглец в это время затаился у реки, где образовался завал из стволов и коряг, перекрывший русло.

   Дождь стих. Перебравшись по завалу через  реку, Михей полез вверх по склону. Темнело. Среди каменных глыб нашёл небольшую пещерку, залез в неё. От склона, уходящего вниз, пещерка отделялась густыми зарослями кедрового стланика ростом с человека. Он сильно устал, а когда перестал двигаться, в мокрой одежде стал замерзать. Пришлось развести костерок для сугрева и чая. Огонь в пещерке нагрел воздух. Убежище его позволяло сидеть, не наклоняя головы, и он, поворачиваясь вокруг, в сидячем положении сушил одежду. Костерок прожёг в полу пещеры ямку, и только сейчас он сообразил, что пещера сухая с толстым слоем высохшего мха, засыпанного какой-то сырой шерстью.

     — Вот, прости Господи, в волчьем логове приходится укрываться, — прошептал он в сердцах, засыпая. Проснулся от холода. Тучи мошки противно гнусили. Лицо и руки зудели, искусанные этими летучими тварями. Весёлый огонёк осветил пещеру. Он осмотрелся. Раньше было не до того, усталость, холод и напряжение, пережитое накануне, туманили глаза. Сейчас, отдохнув, он заметил, что лежит среди погружённых в глину белых костей, а котомку свою он пристроил на человеческий череп с пустыми глазницами, треугольной дыркой от носа и без нижней челюсти.

   Перекрестившись, отодвинул череп вглубь пещеры, и рука наткнулась на что-то явно не пещерное. Мешок. Точно, это был мешок из очень толстой материи.

   С некоторым усилием он подтянул его к себе. Подбросил сухих веток в огонь, и когда те разгорелись, заглянул вовнутрь. Сверху лежало металлическое квадратное зеркало, оселок, коробка с дратвой, шило и две толстых иглы. Далее он вытащил грубой вязки шапку из мягкой шерсти, такую же кофту-безрукавку с перламутровыми пуговицами, свёрнутый широкий кожаный ремень и тяжёлую жестяную коробку. Поддев ногтём крышку, открыл её.

   Сердце радостно забилось. Золото. Коробка была полна мелких самородков, среди которых поблескивали бесцветные прозрачные камешки размером с полногтя мизинца. Он догадался, что это алмазы. Раньше он их никогда не видел, но рассказов о редких камнях слышал предостаточно. Кто-то говорил,  что на Витиме есть место —  коса Соколиная, где эти камешки попадаются среди речной гальки.