Вскарабкаться по скользкой шкуре никак не удавалось. Наконец Орудие сжалилось и отрастило несколько опор. Волшебник уселся верхом, и под ним возникло нечто вроде седла.

– Превосходно. Только нырять не вздумай.

Кит плавал кругами вокруг того места, где раньше располагался вход. Он чувствовал Обитель Богов. Где-то там.

Девятый Неизвестный тоже ее чувствовал. Но ворота были закрыты.

На спине у кита рядом с дыхалом появилось некое подобие слепого человеческого лица.

– Вот это место, – едва слышно проговорили губы. – Но элен-коферы его запечатали.

Гномов можно понять: снаружи добра не жди, а с богами-тиранами внутри они разобрались.

– Ты мне все подробно описал? Не преувеличил ли чего, рассказывая об Обители Богов, не выставил ли ее более величественной, более опасной или прекрасной, чем есть?

Кит так долго молчал, что Фебруарен уже испугался, что тот и вовсе не ответит.

– Мост, – сказало наконец чудовище. – Радужный мост. Он сломан. Об этом я не упоминал.

Они снова все обсудили. Кит отвечал очень медленно, и Кловен Фебруарен решил, что Асгриммуру Гриммсону весьма непросто дается рассказ о вселенной, в которой обитали боги его юности. Вероятно, вознесение изменило человеческий мозг, хотя изменения эти не сразу бросались в глаза. Быть может, так происходит и с другими Орудиями.

Беседы с вознесшимся напомнили Фебруарену о том, как сложно порой бывает общаться с аутичным ребенком. Он воспитывал такого давным-давно. Это был Очион, его сын и дядя Муно. С помощью любви и магии волшебнику удалось обучить Очиона, и тот смог жить взрослой, хоть и не совсем полноценной жизнью.

– Вот проклятие! – вздохнул старик, обращаясь к соленому морскому воздуху. – А что, если все боги – аутисты?

Это многое бы объяснило.

– Жди здесь, – велел Фебруарен киту.

– Сколько ждать?

Чудовище не спросило, куда собрался волшебник и как намеревается перенестись прямо из моря, но задало самый простой конкретный вопрос.

– Столько, сколько потребуется, чтобы открыть вход. Проголодаешься – охоться.

Волшебник видел, как вдалеке резвятся тюлени. Значит, неподалеку земля.

Киты едят тюленей?

– Но далеко не уплывай.

Асгриммур Гриммсон описал все в таких подробностях, что Девятый Неизвестный сумел мысленно нарисовать подробную, хоть и бесцветную, картинку. В ужасе ухватился он за скрытые ниточки Модели и шагнул туда, где его вполне могла подстерегать вечность. Он не знал наверняка, удастся ли проскользнуть в другую реальность, оставалось лишь попытаться. А удастся, сможет ли он вернуться, если не сумеет открыть вход изнутри?

Кловену Фебруарену перевалило за две сотни лет. Он рисковал и раньше, но никогда не бросался вслепую в такую вот авантюру.

Старик шагнул, все еще гадая про себя, какие тайные мотивы толкнули его на подобное безрассудство.

Он словно бы шел сквозь беззвездную ледяную ночь, но так происходит всегда, когда имеешь дело с Моделью. А потом его окутал серебристый свет.

Наверное, элен-коферы перед уходом вычистили из этого мира все цвета.

Кловен Фебруарен, неуклюже растянувшись, лежал на каменном причале. Впереди возвышалась гора, позади лежала гавань. У причала стоял одинокий корабль. Наверное, он был мифический, но даже мифические корабли гниют, если с ними обходиться нерадиво.

Нерадиво обходились со всем этим миром.

Где же элен-коферы? Волшебник рассчитывал встретить гномов, хоть вознесшийся и считал, что те, скорее всего, уплыли на золотой ладье, принадлежавшей богам. А что за корабль тогда гниет у причала?

– Нужно было повнимательнее изучать мифологию, – проворчал Фебруарен.

В людском мире гномов никто не видел, следовательно, они ускользнули в другую реальность, связанную с миром божественным.

Упоминались ли в северных мифах соприкасающиеся друг с другом миры? Вроде там имелись мир гигантов, подземный мир, ледяной мир мертвых и еще один, где кишмя кишели эльфы.

Какая разница? Сейчас он здесь. Один. Из этого и надо исходить.

Нужно открыть вход. Еды тут, кажется, не доищешься, а запасов из заплечного мешка надолго не хватит.

Какая ирония – умереть от голода в раю!

Старик оглянулся на гору. На ее вершине, почти целиком скрытая облаками, призрачно белела Небесная Крепость. Был виден даже кусочек радужного моста, он единственный сохранил хоть какое-то подобие цвета.

Мост был сломан.

Всему свое время. Сейчас нужно открыть путь, чтобы в этот мир вернулась его погибель – Асгриммур Гриммсон. На губах у старика заиграла мрачная улыбка.

Пробуждение, возвращение с того света – почти всегда такой сюжет подразумевал появление древнего зла, твердо намеренного сотворить еще горшее зло, а не исправить неудавшиеся благие дела.

Принцесса Элспет умоляла сестру отпустить ее в Племенцу так часто, как только осмеливалась, чтобы не навлечь на себя императорский гнев.

– Хочу убраться подальше ото всей этой политики, – со всей искренностью убеждала она Катрин, не уточняя при этом, от какой именно политики хотела сбежать и что ее так пугало.

Замужняя Катрин была еще страшнее Катрин-девицы: эта новая мегера ненавидела весь мир, потому что неудачно выбрала себе мужа. И не могла признать свою ошибку.

Как только Джейм понял, что императором ему не стать никогда, он тут же потерял к ней всяческий интерес. Хотя некоторое время после свадьбы принц-консорт еще выполнял свои супружеские обязанности в надежде зачать наследника.

Однако чаще затаскивал к себе в постель какую-нибудь придворную даму. Или развлекался с миниатюрной любовницей-смуглянкой, которую поселил в особняке недалеко от дворца.

В конце концов Альтен-Вайнберг ему опостылел, и Джейм вернулся в Касторигу.

Причина у него имелась весьма веская: в Касториге он был королем. И на его королевство наседали соседи. Касторигу давно бы уже захватил Питер, если бы владыку Наваи не отвлекали другие, более великие дела.

В Арнгенде затевалась очередная пакость с Коннеком. Тамошние козни могли отвлечь внимание чалдарянских принципатов из Диреции. Никто из них не желал усиления Анны Менандской.

Элспет же хотела сбежать подальше от религиозных дрязг. Бо́льшая часть дворян так и не смирилась с тем, что Катрин вступила в союз с Бротом. Они жаждали собрать под стягом наследной принцессы недовольных и вернуть старые добрые деньки.

А Элспет участвовать в восстании не собиралась и открыто заявляла об этом всем, кто пытался вовлечь ее в интриги.

Катрин наотрез отказывалась выпустить сестру из столицы. Лучше держать наследную принцессу там, где она постоянно на виду.

Отношения между сестрами стали напряженнее некуда. Элспет страшно боялась очередной ссылки. Или чего похуже. И повод у нее был: советники Катрин постоянно предлагали прибегнуть к крайним мерам.

Гроза собиралась долго и разразилась, когда Катрин объявила, что она в положении. Опять.

Императрица понесла почти сразу же после свадьбы, но через полтора месяца случился выкидыш. После него последовал весьма напряженный период: никто не знал, чего ждать. Катрин впадала в гнев безо всякой видимой причины. Но припадки так же быстро сменялись глубоким раскаянием, и императрица отменяла жестокие приказы, отданные в порыве ярости. Придворные кое-как приспособились – притворялись, что выполняют суровые распоряжения, втайне надеясь, что владычица передумает.

Катрин редко проверяла, исполнили ли ее волю, – просто-напросто забывала.

Но иногда вельможи, боясь потерять свою императрицу, претворяли в жизнь ее самые дикие повеления.

Из-за непредсказуемого поведения Катрин все больше дворян принимало сторону заговорщиков, которые считали, что жизнь станет значительно приятнее, если на трон воссядет младшая сестра. И это до смерти пугало наследную принцессу.