Началось очередное Смутное время[46], сходное с Гражданской войной в Риме. «Язык – не только средство передачи мысли. Он прежде всего – орудие мышления» (примеч. Их). Русский язык получил тяжелейший удар иностранным языковым мусором (примеч. lx), что исказило восприятие действительности русскими детьми и привело к потере молодежью и взрослыми чувства реальности[47] в мышлении.
Этого не заметил даже И.В. Сталин. В своей работе «Марксизм и вопросы языкознания», споря с Н.Я. Марром, он пишет:
Был ли прав Н.Я. Марр, причислив язык к разряду орудий производства? Нет, он был безусловно не прав. Между языком и орудиями производства существует коренная разница. Разница эта состоит в том, что орудия производства производят материальные блага, а язык ничего не производит или «производит» всего лишь слова. Точнее говоря, люди, имеющие орудия производства, могут производить материальные блага, но те же люди, имея язык[48], но не имея орудий производства, не могут производить материальных благ. Нетрудно понять, что, если бы язык мог производить материальные блага, болтуны были бы самыми богатыми людьми в мире (примеч. lxi).
Судьба СССР и современное положение вещей в Российской Федерации показали ошибку тов. Сталина в оценке способности болтунов к обогащению.
Причину превращения болтовни в источник богатства выявил А.Р. Лурия:
По-видимому, вся дальнейшая история языка (и это надо принять как одно из самых основных положений) является историей эмансипации[49] слова от практики[50], выделения речи как самостоятельной деятельности, наполняющей язык и его элементы[51] – слова – как самостоятельной системы кодов[52], иначе говоря – историей формирования языка в таком виде, когда он стал заключать в себе все необходимые средства для обозначения предмета и выражения мысли. Этот путь эмансипации слова от симпрактического контекста[53] можно назвать переходом к языку как к синсемантической системе[54], т. е. системе знаков, связанных друг с другом по значению и образующих систему кодов, которые можно понимать, даже и не зная ситуации (примеч. lxii).
Мудрствования Лурия оказались ближе к истине[55] современности, чем сталинская правда. В жизни случившееся подорожание болтовни обрисовано в песне неизвестного автора:
Я был батальонный разведчик,
А он писаришка штабной.
Я был за Россию ответчик,
А он спал с моею женой.
Ах, Клава, любимая Клава,
Неужто судьбой суждено,
Чтоб ты променяла, шалава,
Меня на такое говно
[56] (примеч. lxiii).
Расщепление коренных языковых понятий, отмеченное Лурия, ощущал уже А.С. Пушкин:
Не дай мне Бог сойти с ума.
Нет, легче посох и сума;
Нет, легче труд и глад.
В текстах и речах современных политиков и российских ученых обычно засилье эмансипированных (оторванных от действительности) инородных слов, указывающее на плохое знание русского языка и родовых (национальных) понятий. Непростые слова трудны для восприятия, осмысления и понимания, например, понятие связывающей (коммуникативной) науки возглавлять войско (стратегии) в современном языкознании определяется как осмыслительный замысел (когнитивный план) общения, посредством которого проверяется наилучшее решение связывающих задач говорящего в условиях недостатка данных о действиях собеседника (примеч. lxiv).
В армии о том же говорят проще: «Бой – вооруженное столкновение соединений, частей, подразделений воюющих сторон. Бой – единственное средство достижения победы» (примеч. lxv).
Как и создатель «Теории языка» К. Бюлер в 1938 г. (примеч. lxvi), Сталин в 1950 г. уподоблял язык орудию труда. Заимствование слов из языка в язык подобно покупке орудия. Иногда очень дорогой, вроде приобретения мистраля (посудины)[57], ваучера (расписки)[58] или секса (писи)[59]. Нынешние ученые не очень утруждают себя переводами, необдуманно вводя в живой русский язык чужеродные слова. Речевая картина русского и вообще славянского мира сильно пострадала особенно после 1917 г. (примеч. lxvii). Языковые раны зияют в русской речи, ученые, вместо того чтобы лечить их, утяжеляют состояние раненого. Сложность расклада прочувствовал в 1919 г. Н.С. Гумилев:
Но забыли мы, что осиянно
Только слово средь земных тревог,
И в Евангельи от Иоанна
Сказано, что слово – это Бог.
Мы ему поставили пределом
Скудные пределы естества,
И, как пчелы в улье опустелом,
Дурно пахнут мертвые слова.
Эмансипированная А.А. Ахматова поняла мертвого мужа в 1942 г.:
Мы знаем, что ныне лежит на весах
И что совершается ныне.
Час мужества пробил на наших часах,
И мужество нас не покинет.
Не страшно под пулями мертвыми лечь,
Не горько остаться без крова,
И мы сохраним тебя, русская речь,
Великое русское слово.
Лишь после смерти И.В. Сталина вольными или невольными стараниями именно части советских ученых и так называемых философов живое великоросское наречие (словенское) было изменено так, что совесть-сознание его носителей оказалась расщепленной. На жаргоне психологов, психиатров, психотерапевтов и психолингвистов это расщепление получило кличку «шизофрения» (от греч. σχίζω, раскалываю и φρήν, ум, рассудок).
Шизофрению ошибочно путают со слабо(без)умием (лат. dementia). К сожалению, от безумия не застрахованы и ученые, особенно если они дорожат своим положением в обществе. Впрочем, такие случаи слабоумия вернее назвать бес(з)совестностью или бездушием, т. е. болезнью души, душевной болезнью. Выдающуюся роль в поедании мертвой речью живого языка сыграли разнообразные СМИ (примеч. lxviii).
С отражения раскола в рассудке, вызванного смешением речи и языка, начинается первый параграф первой главы «Теории речевой деятельности» «первого массового издания по психолингвистике», входящего в «джентльменский[60] набор, который необходимо упоминать в библиографическом списке в конце любой диссертации, посвященной языку, речи, овладению родным и неродным языком» (примеч. lxix).
В последние годы как за рубежом, так и в нашей стране появилось множество работ, посвященных так называемой логике науки, т. е. логической структуре научной теории и процесса научного исследования (примеч. lxx). Однако целый ряд важнейших проблем этой области знания не получил пока достаточного освещения, и на этих проблемах целесообразно остановиться в нашей книге.
